Надо заметить, уходящая постепенно плеяда «народных артистов СССР» – совершенно особенное явление: эти профессионалы никогда не жили отдельной от народа цеховой жизнью. Я вот удивляюсь нынешней системе американских звезд, которым сейчас пытаются подражать и наши, – обитающие в каких-то специальных резервациях, получающие несметные гонорары, живущие специальной причудливой жизнью, что они знают о людях? Как они могут что-то там играть, годами обитая на своих охраняемых виллах? Правда, они и играют что-то совсем фантастическое, не имеющее отношение к действительности.
А наши «народные артисты» были слиты-спаяны с народной жизнью. В них, в их героях люди узнавали себя самих, преображенных искусством. Поэтому, когда задаешься грустным и бессмысленным вопросом – за что Ие Саввиной, умнице и красавице, такая горькая судьба, ответ (если это ответ) получается сам собой: а за что она выпадает миллионам женщин?
Судьба она и есть судьба, капризное чудище, а человек на то и человек, чтобы терпеть, бороться и отстаивать как только возможно свое человеческое достоинство. Саввина знала толк в актерской работе, хоть и не получила соответствующего образования (она закончила журфак Университета). Ее роли обладают главным свойством идеально исполненных ролей – кажется, что иначе сыграть невозможно, никого больше на этом месте не представить. Вот ее измученная и прелестная многодетная мать и жена распутника Стивы Облонского Долли в «Анне Карениной»: да, конечно, только такая Долли, другой и быть не могло. И так везде…
Саввина умела и озорничать творчески – вспомним озвученного ею Пятачка из мультфильма о Винни-Пухе или мастерски очерченную «управленку» Аникееву из абсолютно пророческого «Гаража» Рязанова. Но мелодия страдания и достоинства в страдании пронизывала все ее существо. Ведь и Пятачок получился у Саввиной грустный, трогательный. Ведь и за Аникеевой, усталой манипуляторшей, стоит своя мука, своя забота – о семье, о коллективе, она не элементарная подлюга и обманщица, в ней дрожит-бьется маленькая замороченная душа.
Много лет Саввина прослужила в МХТ имени Чехова, но сыграла там мало. Я надеялась, она выйдет на сцену в новой пьесе Петрушевской – когда-то актриса великолепно сыграла в ее «Московском хоре». Судьба распорядилась иначе, но над нашей печалью и нашей благодарностью она не властна. Мужество в жизни и строгость в творчестве Саввиной породили ответную волну любви и уважения к этой актрисе, лишенной всяких примет пошлого «актерства».
Алексей Балабанов, по отчеству Октябринович
Пример тавтологии: «бедные люди».
Что можно вечерком пересмотреть из Алексея Балабанова?
Посмотрите для затравки «Счастливые дни». Это первая полнометражная картина режиссера, снятая якобы по мотивам произведений Беккета. Не знаю, не знаю. Беккетом никаким не пахнет. Черно-белое, безумно стильное, чарующе-болезненное кино – где бродит по Городу молодой Сухоруков, еще не отлившийся в бронзе, с еле намеченными, расплывчатыми, точно у намокшего рисунка, чертами лица.
Он только что родился, как герой сумасшедшего рассказа Фицджеральда – гномиком-старичком с забинтованной головой, там темечко, которое он угрожает показать (небось открытый родничок новорожденного?). А выморочный Город скрывает за обшарпанными фасадами и черные каморки, и дивные двухсветные залы, и жестоковыйных хозяек, и трепетных красавиц, впрочем, все это припасено не для нашего героя, чья жизнь никогда не начнется, ведь он – чей-то сон.
И самое замечательное в этой картине – ежик и ослик. Ежика герой картины носит с собой (без мотива), вынимает из кармана, зверь бежит, топоча лапами, сразу превращая фильм в мультфильм и выдавая Балабанова с головой.
Такого никогда не случится в нынешнем кино мертвяков (кличка «арт-хаус»), никогда не поместится в нем трогательно-живое ни для чего, просто так, потому что ноет душа от невысказанной жалости и нежности, как она ныла у Балабанова.
А смирный ослик живет в Городе, точно в этот Город мгновенно можно попасть из Иерусалима библейских времен и Рима евангельских…
Что-то особенное случилось у Балабанова с Петербургом, произошла химическая реакция соединения души автора с духом города, приютил он его и усыновил – а Балабанов щедро платил изъяснениями в любви, снимая последние дни «Санкт-Петербурга трамвайного», загробного и реального, живого для мертвых, мертвого для живых.
Балабанов понравился Петербургу, потому как город наш по прихоти своего создателя вообще обожает заспиртованных уродов и в банках, и в натуре, а милый добрый Леша был, по собственному убеждению, «урожденным уродом» и собратьев своих уродов по-братски же и любил.