Культурный разговор

– Раскуплены, только надо учесть, что там всего ничего зрителей помещается. Конечно, я не безразлична. Я себя, быть может, утешаю тем, что если мнения разные, то это скорее хорошо. Когда однозначно все хвалят, это вызывает недоверие, а если совсем плохо, то ты сам это изнутри заранее чувствуешь. А когда такая разноголосица, то, значит, есть взаимодействие. Некоторые сразу после спектакля говорят: не понравилось, не мой театр. А на следующий день звонят: знаете, долго длится послевкусие… Тоже приятная подробность. Раздумывают люди – значит, уже хорошо.

– В некоторых критических высказываниях меня задело то, что мол, вот, и Алиса Фрейндлих присоединилась к нашей «движухе». Что был застой при Чхеидзе, а когда Темур Чхеидзе ушел, то некоторые прямо в спину сказали: ушел человек, который развалил театр. Мне это кажется не то чтобы неприличным – что сейчас о приличиях толковать! – но просто несправедливым.

– Ужасно несправедливо! Во-первых, Темур Нодарович был у руля всего ничего, четыре года. До этого Кирилл Лавров руководил театром, и при всей его глубочайшей порядочности, таланте и профессиональной чести – все-таки Лавров не режиссер. За это время немножечко раскомплектовалась труппа, раскомплектовался репертуар: приглашали режиссеров, одного, другого, каждый приносил свой взгляд и свою волю, поэтому не было общей стройности. То же касается труппы: старики пошли дружно уходить, среднее поколение потеснилось, повалила молодежь – хорошая молодежь, но баланс оказался не соблюден. Это, конечно, по той причине, что Кирилл Юрьевич не режиссер. А Темур Нодарович успел поставить все-таки ряд неплохих спектаклей, конечно, среди них не было ни своей «Истории лошади», ни своих «Мещан», но спектакли были достойные и стильные. Мне скорее нравилось то, что он делал: всегда продумано, внятно, глубоко интеллигентно. Правда, из-за упомянутых проблем в труппе не то чтобы ансамбль не складывался, а откровений актерских не возникало. Но все было стильно и аккуратно, что приятно было моей немецкой скрупулезности. Вот в последнее время, пока мы скитались, на сцене БДТ появилось несколько спектаклей, на мой взгляд, слегка неряшливых.

– Но все-таки если нет дерзания, если театр не идет вперед, то он неминуемо сползает…

– Наверное. Вот мне говорят – что же вы тоже в этот постмодернизм ударились, или как там называется то, что делает Могучий. Но я хоть и не кошка, а собака по гороскопу, но собаки тоже любопытные. Мне любопытно. Потом Могучий же понимает, что мы к другому приучены, и он оставил какие-то зоны в спектакле, где можно…

– А вот тут поиграйте, как говорится, в «олдскул»?

– Да-да.

– Если вспомнить крупных режиссеров прошлых лет – это же были такие фигуры со значительностью, в том числе и во внешнем облике: Товстоногов, Владимиров, даже Чхеидзе – просто государственные люди! И вдруг приходит человек в кепке, без возраста – легко ли было воспринять его и найти общий язык, не отталкивала ли эта внешняя расхристанность?

– Я не заметила расхристанности. Это тоже стиль, который он себе выбрал и ему следует, – на моей памяти, ни разу не изменил кепочке своей. Это довольно последовательно. Я тоже все время хожу в каких-то мальчишеских немножко одеждах, ну и что.

– Многие зрители от режиссера академического театра ждут некоторой строгости, важности, ответственности…

– Ей-богу, не думаю, что это решающий момент. Бутусов, например, тоже все время в каком-то рабоче-мобильном облике, в костюме я бы его с трудом представила. С театром, который постоянно держит нос на новизну, подобный тип режиссера как рабочего человека вполне согласуется.

– То есть сам вид Могучего говорит: настали новые времена!

– Да, не ждите, что вы сейчас встанете на котурны, наденете кринолины и пойдете вещать.

– У Григория Александровича Товстоногова не припомню что-то засилья кринолинов.

– Товстоноговы рождаются раз в столетие, ничего с этим не поделать. Кстати, тоже не припомню за ним особой чопорности в одежде…