Культурный разговор

– У Чехова и Тургенева плотная драматургия, они не позволяют вольностей. По интонации своей они не допускают… Их недоговоренности – и есть драматургия, которую нельзя компенсировать визуальным рядом. Не все надо договаривать! Иначе убьете Чехова – он же весь недоговоренность, уход в свое пространство. Конечно, я как актриса рассуждаю… Я играла Брехта и помню, что там изначально заложены все эти подмены-замены режиссерским ходом, а вот у Чехова – нет, там не режиссерский ход, а мысль и душа. Разные должны быть спектакли, и разные театры, нельзя всех причесывать под одно, надо дать зрителю выбор. Есть театр сопереживания, актерский по преимуществу, там режиссер должен создать актеру атмосферу и вовремя убрать руки в карманы…

– Ни в одной мировой театральной системе, кроме нашей, не требуют от актера сопереживать персонажу.

– Ну так позвольте нам иметь этот свой, особенный театр! Помню один французский круглый стол, и французы говорят – вот как интересно, у вас такой театр, что зритель может и понервничать вместе с актером, а у нас он испытывает восторг от того, как это сделано. А у вас главное – что.

– Французы также ходят в «Комеди Франсез» послушать свою божественную французскую речь. У нас, кстати, этого почти уже нет – образцовой театральной речи.

– Да, это уходит. Вот, кстати, за что мне нравится балет – несмотря на все эксперименты, они не забывают делать свои фуэте. Диану Вишнёву клонит к авангарду, но она прекрасно танцует и классику. И в драматическом театре должно быть так – спектакли разного стиля, разного вероисповедания, что ли. Это мобилизует актера, требует хорошего тренинга – ведь нельзя разделить труппу так, что эти будут играть авангард, а эти испытывать на сцене какие-то эмоции и вызывать в зале сопереживание. Нет, актер должен уметь и то, и другое. Владеть разными театральными языками. И что касается школы – сначала нужно научить актера ремеслу, а когда он уже готов, можно на последнем курсе поставить авангардный спектакль, чтобы они не испугались, если попадут потом к режиссеру подобного толка. А сейчас – мне внук Никита рассказывал, он уже два года учится на актера – их с самого начала готовят к театру, который потрошит Шекспира и Чехова, не научив предварительно ремеслу.

– Что вы думаете про новое поветрие – учить искусство морали? Не показывать, как пьют и курят на сцене, и так далее.

– Очередная чумка, по-моему. О, у меня есть фото, как мы с Басилашвили в Америке спрятались в сортир и курим. Еще воду пустили, чтобы запах не просочился…

– То есть курить нельзя, а убивать можно.

– Еще показательно, что из правоохранительных структур наших все время извлекают какую-то нечисть. Только я не видела, чтобы эта нечисть сидела. Я вот хочу увидеть их на нарах. Когда этого нет, то у разных нравственно нестойких индивидов возникает мысль о том, что выскочил же этот, значит, и я выскочу – откуплюсь, по знакомству или еще как.

– Сейчас еще пошла волна группировок по принципам – одни подписывают письма за, другие – против, кого-то объявляют «нерукопожатным» и так далее. Как к подобному относиться?

– Понимаете, у нас три года ремонт театра идет, мы замучились, и мы уже готовы любой книксен сделать, чтобы все это наконец хорошо закончилось. Потому что хочется домой. Этого не поймет только уж какой-то сверхморальный человек. Я вот иногда изменяю своей позиции, во имя чего-то, хотя это, конечно, не оправдание, а жалкая попытка. Еще часто видишь, как принципиальный очень человек не в силах оставить свою гражданскую доблесть про себя – она должна быть обязательно явлена публично. Может, я кого-то обижаю сейчас, но есть ведь люди, которые тоже эту доблесть проявляют, но не делают из этого подвига.

– В зрительском сознании, благодаря спектаклю «Лето одного года» и другим, вы с Олегом Басилашвили составляете прекрасную интеллигентную пару – в смысле, разумеется, символическом, как Петр I и Екатерина II.