Культурный разговор

– Несомненно. Самое прекрасное и самое отвратительное закладывается в раннем возрасте. Постепенно человек забывает все то хорошее, что было, – под влиянием длинной жизни, тягот, различных личных изменений. Но наступает момент, когда это вдруг как цветок распускается, и человек с благодарностью смотрит в прошлое, каким бы оно ни было. В мемуарах военных, беспризорников, у которых было очень тяжелое детство, они пишут о нем с восхищением, с благодарностью. Потому что в детстве открывается мир. У моего отца самые счастливые годы были – Великая Отечественная война, потому что они делали нужное дело и считали, что это делать необходимо. Они защищали Родину от фашизма.

– На вас большое влияние оказал круг мамы и ее друзей – филологов, необыкновенных людей…

– Мама работала в Институте русского языка имени Пушкина в Москве, там у нее было много замечательных друзей. Среди них, например, Александр Александрович Реформатский, светило, чью книгу «Введение в языковедение» при Сталине называли буржуазной подстилкой, так как он доказывал, что никакого отношения к классовости язык не имеет. И вот он кирпичи клал, но читал лекции в Московском университете, выходил на кафедру со своей книжкой и говорил: «Вот книжка, многажды руганная, но другой нет!»

На похороны мамы ее друзья приехали в Питер. На поминках Владислав Стржельчик, услышав, как они говорят, спросил: «Боже, кто это? Как они по-русски говорят!» Идеально точные фразы, яркие образы.

– Что нужно для того, чтобы так хорошо говорить по-русски? Это воспитание, семья?

– Думаю, что любовь к русскому языку. Любовь к родине, к которой ты испытываешь особые сыновние, дочерние чувства. Я знаю таких людей и могу понять прекрасно, как эти чувства возникают.

Мне очень повезло: маме дали большой участок под Москвой, в Хотьково, где мы построили избу – я об этом в книге пишу. Удивительные места. Там никого нет, леса непроходимые на десятки, сотни километров. В двадцати километрах – Троице-Сергиева лавра, монастырь, откуда иногда доносится колокольный звон. И все осталось так… Идешь по лесу – вдруг кирпич какой-то… Скит бывший. В Хотьковском монастыре похоронены отец и мать Сергия Радонежского, а недалеко Радонеж, откуда он родом. Видимо, это все играет какую-то особую роль. Не зря говорят об определенной ауре, которую порождают такие люди, святые. Там же, рядом с Хотьково, в Семхозе жил Александр Мень… Здесь я понимаю, что это моя родина, это мой народ, я такой же, как они, хотя, может быть, я говорю по-русски лучше, но не в этом дело. Вот этот пьяный, который там лежит, – это мой. Наверное, отсюда возникает желание изучить это все, пролезть вглубь, понять, что это такое…

– А каким бы вы хотели видеть новый БДТ? Площадки, техника – это понятно. Но мы ведь с вами прекрасно знаем, что можно и безо всяких площадок.

– Да, конечно, коврик постелили и всё.

Но это все-таки театр! Занавес открываем – а там ничего нет. Театр в данном случае – не коврик.

Честно говоря, я бы хотел видеть театр-семью, театр-дом. Репертуарный театр. Мне кажется, это могучее завоевание русского театра. Ведь все, что было до Станиславского и Немировича, за исключением, пожалуй, Малого театра московского, грубо говоря, было антрепризой. Собрали труппу, сыграли «Горе от ума», разошлись. А вот в Художественном впервые задумались над тем, что целый коллектив, живя одной эмоцией, одним пониманием жизни, беря лучшее из литературы, продвигает дело вперед.

Кстати говоря, Георгий Александрович неоднократно говорил, что он мечтал создать театр, который впитал бы в себя лучшее, что было в Московском Художественном, у Вахтангова и у Мейерхольда. И с гордостью говорил: «И кое-что мне удалось». Действительно, кое-что ему удалось. Даже очень многое. Такой театр разрушать, на мой взгляд, не надо. Мне кажется, необходимо пойти по тому же пути, возможно, иначе глядя на мир.

Для этого надо изучить труппу как следует и сделать артистов своими союзниками. Как поступал Георгий Александрович. После поездки в Америку он собирал весь театр и рассказывал об Америке. Он делился с нами впечатлениями, не чтобы похвастаться, а чтобы объединить людей. Он вызывал рабочих сцены, бутафоров, говорил им о предназначении театра, о том, что они так же, как актеры, ответственны за спектакль. Капельдинерам объяснял, что они первыми встречают зрителей, которые идут в надежде на что-то, и важно поддержать эту надежду, помочь актерам, чтобы зрительный зал был уже подготовлен их добрым чувством. Мне бы хотелось, чтобы был такой театр.