Культурный разговор

На мой взгляд, не надо думать о том, что будет играть Басилашвили или кто-то еще и надо бы дать роль. Надо думать о перспективе. Во имя чего я здесь, зачем я взял этот театр, что я хочу сказать. А если нужен будет Басилашвили – пожалуйста, ради Бога. А не нужен – хрен с ним, будет играть Петя.

У нас есть много артистов в театре, которые по той или иной причине не были востребованы Чхеидзе. Надо их выволакивать. А для этого необходимо, конечно, чтобы два, три, а то и четыре режиссера одновременно репетировали спектакли – в два состава, чтобы была занята вся труппа. Где – не знаю, найдите места, аренду можно найти. Чтобы все почувствовали возможность как-то себя проявить. И режиссерам будет интересно – кто как играет, в одной роли провально, а в другой – смотри, как интересно.

А можно проще поступить – всех выгнать и взять новых.

Я в книжке хотел показать, как Гога меня воспитывал. Андрея Прозорова в конце концов это же он из меня вытащил. А как он Стржельчика воспитывал! Ведь это был герой плаща и шпаги, красавец и здоровяк, стихами говорил, а в «Цене» – старый еврей, желтый, яичко кушает. Как это сыграно! Это же Гога сделал. Что бы ни говорили про Юрского, прекрасного, талантливейшего, моего приятеля, все-таки «Беспокойную старость» в какой-то степени Георгий Александрович дал ему сыграть и позволил ему проявить совершенно другие качества. И тому есть множество примеров.

Надо, чтобы вся труппа колыхалась. Чтоб режиссер выражал свое мировоззрение через актеров прежде всего.

Вот таким хотелось бы видеть Большой драматический театр.

– Мы все хотим видеть таким Большой драматический театр. Но мне часто почему-то приходит мысль в голову другого рода. Скажем, недавно я посмотрела «Бесов» Хотиненко. Огромная разница между актерами, которые сформированы все-таки прежним искусством и которые успевают за несколько минут что-то сыграть, и молодыми, у которых вообще превратное представление о профессии.

– В новых «Бесах» Петра Верховенского играет человек, которому я подписал диплом студии Художественного театра, Антон Шагин, талантливый парень. Не знаю, читал он Достоевского или нет? Ведь написан Ленин. Просто Ильич. Причем как гениально. За десятки лет до этого. А что он играет?

Но, знаете, многие сериалы мне сейчас очень нравятся.

Вот я посмотрел, например, «Наркомовский обоз» широкому зрителю неизвестного режиссера Влада Фурманова. Я обалдел от того, как хорошо играют все актеры, и это работа режиссера. Не просто хорошо, а абсолютно достоверно – иголочку не просунуть. Атмосфера, найденная им, очень напоминает атмосферу рассказов о партизанах Василя Быкова, осенне-болотная промозглая. Это настоящее художественное достижение. Но никто из критиков даже слова не сказал.

В сериале «Жизнь и судьба» есть одно потрясающее достижение Маковецкого, который играет Штрума. Я сам человек пятидесятых годов, я помню это время. Я помню, как Самуил Яковлевич Маршак, старый еврей, приходил к нам в Дом пионеров, нам, пацанам, он казался противным; и читал свою поэзию. Как похож на него Маковецкий в этой роли – как будто его вынули из того времени. Каким чудом это рождается? Я вижу перед собой человека неприятного, я бы с ним в одном купе не хотел ехать, а в то же время порядочного, честного, прекрасного человека. Надо памятник ставить за такие вещи. А критика пропустила, как будто ничего и не было.

– Может быть, критика занята теперь другими, гораздо более важными делами? Созданием каких-то странных репутаций авангардных, новаторских. А придешь – ничего авангардного и новаторского не видишь, а видишь непрофессионализм и беспомощность.

– Все говорят: «Мы ищем. Это поиск». А я задаю себе вопрос – а что, у Товстоногова каждый спектакль не был поиском? Поиском стилистики, в которой должен существовать артист? В «Трех сестрах» одна стилистика, а в «Энергичных людях» – другая. Шикарный спектакль «Оптимистическая трагедия» в Александринке он поставил (1955), получил премию Ленинскую, а потом, сам с собой споря, провалился у нас на сцене, поставив ту же пьесу (1981), но пытаясь найти новую стилистику – на абсолютно плоской сцене. Там была башня выстроена – а здесь плоская сцена. Не вышло. Не получилось. Ну что же, честь и хвала, что человек все-таки это сделал.