Kurohibi. Черные дни

Синдзи медленно вошел в гостиную и невольно застыл от невероятно прекрасного и мучительного зрелища. Напротив него у окна на полу сидела обнаженная Аска. Сбежав из больницы, несмотря на свое состояние и пережитый кошмар, потерянная и почти лишившаяся чувств и разума, она по пустым улочкам добрела до дома и рухнула в гостиной без сил на колени, теперь лишь просто взирая в окно на темнеющее небо, где зажигались первые звезды. Ее пламенные спутавшиеся, но все такие же великолепные волосы струились по спине, локонами обнимая шею и щеки, словно пытаясь утешить. Открытая спина чуть ниже демонстрировала изумительный изгиб талии, а изящные ножки были сложены под восхитительные бедра — юные, гладкие и по-девичьи упругие. Ее тонкие руки обнимали тело, как будто пытались согреть себя, и фантастически красивые, слегка налившиеся грудки легли на локти двумя идеально ровными сферами, мягкими, как зефир, и украшенными ягодками небольших темных сосочков. Где-то внизу за слегка согнутым животиком, чуть раздавшимся — буквально на миллиметр, что однако можно было приметить, если до этого изучить его во всех деталях, выделялась легкая светло-рыжая кисточка волосиков, напоминающая пушок из нескольких ворсинок. Несмотря на все пережитое, несмотря на все муки и травмы, тело Аски вопреки всему, даже назло, хранило первозданную красоту, удивительную притягательность и невинную чистоту, будто и не было никакой череды насилий и пыток.

Синдзи на секунду закрыл глаза, чтобы слезы не размывали ее образ, вздрогнул, едва не издав стон плача, и крепче сжал чуть не выскользнувший из рук шокер. Никогда он еще не видел столь прекрасной и восхитительной картины, никогда еще он не чувствовал столь глубокого, искреннего и преклоняющего чувства к девушке — величественной, обожаемой, милой, той, что причинила ему столько боли и еще больше радости, что заняла самое ранимое и трепетно оберегаемое место в его сердце, и никогда еще его не пожирало столь сильное чувство самозабвенного преклонения перед красотой — не далекой и абстрактной, а невероятно близкой, сердечной, чувственной, той, что он насиловал и бил, что он сжимал в своих объятиях, целовал, сквозь чье лоно проникал к центру души. Той, чью душу он вкусил как самое прекрасное и светлое сокровище.

Аска не могла его видеть — ее взор был устремлен через окно вверх, где помимо звезд уже стали приближаться дугой расчерчивающие небо огоньки ракет. Но даже так Синдзи ощущал лазурь ее глаз: надломленную, слишком измученную, хранящую самую страшную боль — отвержения и одиночества. И в легком пламени страданий никогда еще ее взгляд не был столь чистым и чарующим, хрупким, парящим, глубоким, словно океан, и далеким, как небо. И в центре груди ее тихо горел огонек души, сокрытый в сердце, боязливо, робко и тепло, а ниже — в самом основании живота — сияла крошечная, но уже яркая искорка новой жизни, что смогла преодолеть весь ужас и боль своей мамы.

Синдзи вдруг заплакал беззвучно, поднеся пальцы к лицу и внутренне взвыв от лавины накопившихся чувств. Его сердце, уже почти неспособное удерживать барьер отрешения, затрещало под давлением его эмоций — своих, настоящих, глубоко потаенных, скрытых за завесой искусственной личности. И он плакал от счастья, потому что достиг финала. Он сделал все, что хотел, и его мечта исполнилась.

— Мисато…

Ослепшая женщина, трясшаяся от страха в больничной койке.

— Хикари…

Изнасилованная и сломленная.

— Тодзи… Юки…

Искалеченный и сокрушенный своей сестрой.

— Рицко… Майя…

Растерзанная и изувеченная.

— Мари…

Потерявшая человеческий облик.

— Мана…

Выстрелившая в себя.

— Рей…

Достигшая мечты.

— Я сделал это ради вас…

Громко сказал он.

И Аска, округлив в пронзившем ее страхе глаза, медленно начала поворачивать голову в его сторону.

И в тот же миг черное ночное небо осветилось дюжиной фейерверков взорвавшихся ракет, что озарили землю тысячами вспышек и выбросили в воздух прощальный подарок Синдзи — россыпь семян.

И он вскинул руку, расплывшись в милой улыбке и закрыв полные слез глаза, прижал к виску электроды шокера и, ощутив невероятный по своей силы, последний и самый искренний прилив радости от свершившегося торжества, воскликнул:

— Конец света отменяется!

И нажал на спуск.