Kurohibi. Черные дни

Его слова потонули в разошедшейся вокруг ряби, что возникла вместо дрогнувших и исчезнувших стенок квартиры, потолка и утреннего ванильного неба, а затем все кануло в пустоту, и Синдзи сорвался в бесконечную пропасть, оставив лишь недвижимый взгляд на образе Аски — отчаянно изливающейся слезами, но, кажется, впервые ощутившей светлое чувство любви в своем сердце. Сине-красный огонек стремительно отдалялся от него, превращаясь сначала в трудно разборчивый венок из нежного пламени и хрупкого голубого свечения, а затем в мерцающую звездочку, единственно теплую и сверкающую точку на фоне бесконечно черного полотна небытия.

Синдзи падал с немыслимой скоростью, не сдерживая слез и даже не успевая ужаснуться, сколь быстро и бесповоротно пришел конец, как он лишался девушки, которую любит. Но даже несмотря на окончательное осознание бесповоротности утраты, несмотря на тоскою сжавшееся сердце, клубок горечи в груди, мучительную протяжную боль, душу его наполнила легкость, словно тяжкий груз свалился в бездну вместе с ним. Теперь, пройдя столь долгий и наполненный ужасными страданиями путь, он наконец-то сделал все, как хотел, и отпускал этот мир со спокойным сердцем. Только…

«Только как же я жалею, что больше не прикоснусь к ее бархатной коже, не поглажу ее локоны, не прильну к губам и не возьму ее мягкую ладонь в свою руку. Наверное, есть все же вещи, достойные целого мира».

И рядом с ним — Синдзи мог это только ощущать, потому что так и не свел взгляда с все еще блистающей далеко-далеко красно-синей звездочки, — возникло белое свечение знакомых пепельных крыльев.

«Прости, Синдзи-кун, что и в этот раз я не смог сделать тебя счастливым».

И он вдруг тепло и широко, почти торжественно, улыбнулся.

«Нет, Каору, теперь я как раз счастлив. Искренне. И во многом благодаря тебе, за что я еще раз хочу сказать спасибо и попросить прощения».

«И вновь я отвечу тебе — не стоит, Синдзи-кун. Ведь это моя свободная воля, помочь тебе во всем, пусть даже ты пошел против целого мира, нас и нашей матери».

«Я очень рад это слышать, ты даже не представляешь насколько. Просто… наверное, проваливаться в небытие было бы куда страшнее, останься я один. Но ты ведь уже все знал, да? Когда ты догадался, что я не собираюсь примыкать к вам и уничтожать мир?»

«Я не мог знать наверняка, потому что все это время ты держал свое сердце закрытым. Я просто верил. Наверное, я привык к тебе — лишь только поэтому».

«И это тоже наполняет меня радостью. Впервые, кажется, я сделал все правильно».

Чернота вокруг сделалась столь плотной, что сияющая звездочка постепенно начала меркнуть, но все же пробиваясь сквозь завесу небытия, словно свет ее в последний раз отчаянно пытался осветить его падающую душу. Синдзи боялся дернуться, даже моргнуть, потому что уже не мог понять — была ли та искорка настоящим обликом Аски, или же она осталась лишь в его воображении, отсветом в глазах и пугающе быстро тающей капелькой связывающих их уз. Уже давно пропала иссякшая алая нить, уже померкли в непроницаемой тьме крылья Каору, который, впрочем, все еще парил рядом с ним, но все так же на черном полотне в бесконечной выси сверкала повисшая на пике чувств кристально чистая слезинка рыжеволоски.

«Но одно я не могу понять, Синдзи-кун. Почему ты делал то, что было тебе столь противно? Зачем ты причинял боль близким и почему ты теперь говоришь, что счастлив?»

Он задумался, вдруг улыбнувшись тяжелой, вымученной улыбкой.

«Знаешь, Каору, за свою жизнь я многое испытал. И мне многое пришлось перенести. Потерю матери, отвержение отца, страх и боль от близости к другим людям. Но тогда, сломленный и подавленный, эгоистичный и одинокий, я вдруг понял одну истину, стоящую в основе человеческой души, — цену счастья можно познать, только пройдя через пламя страдания. Лишь познав нестерпимую муку, лишь испытав в себе настоящий ад, добравшись до дна внутренней боли, когда само отчаяние пожирает последние остатки надежды, открывается дорога к счастью. В этом пламени через страдания очищается душа, подавляемые страхами и ненавистью истинные чувства открываются тебе, словно отраженные в зеркале, и ты впервые встречаешься с самим собой, не скрытым ширмой внутренней лжи и обмана. И тогда, когда дальше падать некуда, когда пропадает столь изнуряюще мучающее тебя чувство боли, ты испытываешь невероятную радость, легкость, настоящее откровение, ведь для тебя остается лишь одна дорога — наверх, обратно к своему счастью, вычищенному от налипшей грязи черных эмоций и мыслей. Но его достижение возможно, когда твое чистое сердце преодолеет последнее, самое тяжелое препятствие — болезнь одиночества. И вот тут я понял, что одно страдающее сердце всегда будет тянуться к другому, такому же страдающему и несчастному, потому что взаимная боль рождает узы привязанности…»