Курс. Разговоры со студентами

Мартын. Я думаю, у Пушкина было хорошее, счастливое детство, какое-то нормальное взросление без каких-то особых поворотов. Гармоничное. А у Лермонтова что-то там случилось при всем при том, что он был идеально послушный мальчик, его бабушка очень любила, он хорошо себя вел, хотел заниматься литературой, писал стихи, но что-то там такое случилось… Лермонтов – это Пушкин, у которого внутри все переломали еще в детстве…

Крымов. А что ему переломали, непонятно, да?

Мартын. Да, но что-то ему точно… даже не знаю…

Крымов. У Чехова Соленый в «Трех сестрах» говорит, что он похож на Лермонтова. Такой закомплексованный человек, который не может себя чувствовать нормально в обществе, все время выпячивается, на всех злится, мстит, пародийный какой-то персонаж. Такой мальчик-переросток. Он все время нарывается на скандал и в конце концов оказывается убийцей. Ну, без последней части что-то такое, да?

Мартын

. У меня есть сестра в подростковом возрасте, у нее такой же характер, но я понял, что нужно не обижаться, а, наоборот, обнять…

Крымов. Ну вот, наверное, его никто не обнял… в свое время. Кроме Кавказа. Вот Кавказ его обнял. И он оттаял. Забыл про комплексы. Когда он смотрит на Машук, он не комплексует, что он маленький и некрасивый, да? У него же было совершенно незапоминающееся лицо, если убрать усики и убрать папаху, то такое впечатление, что его никогда не узнаешь. Я как-то читал статью с картинками, какой Гитлер мог быть в старости, потому что есть версия, что он в Аргентину перебрался и жил там до старости… Так он без усов и без этой своей челки – не узнаешь, просто не узнаешь. Так и Лермонтова совершенно не узнать, у него какое-то среднестатистическое, благообразное лицо, неузнаваемое… Думаю, что у него как у маленького человека был сильный комплекс неполноценности, который он восполнял драками, скандалами, силой, тренированностью, скачками, несколько показной смелостью – это все какая-то натура бушует, потому что он внешностью не вышел. А вот глядя на Машук, он как-то освобождается. И пишет стихи. Великие стихи. Соленый стихов-то не пишет, он просто трагикомическая пародия на человека, а этот пишет, и очень хорошие… Он ведь великий поэт, да? При всех этих делах… Я не знаю, ты чувствуешь какую-то недостачу в том, что мы сейчас говорим? Вообще-то конфликт тот еще!

Мартын. Да, мне надо еще кое-что посмотреть…

Крымов. Тут в этом контрасте закомплексованности и свободы кроется какая-то разгадка характера. Соленый на людях и великий поэт у подножья Машука. Ему нужен был масштаб Кавказа, чтобы забыть про комплексы. Горные вершины. Иначе – Соленый, который сам себе противен. С людьми он темный, а на природе это уходит. И он искал этих вершин, этих высот.

Ну, не знаю, этот подросток действительно меня больше всего задевает. Какое-то странное сочетание таланта, который может написать, что воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка, и подножье Машука, видит что-то чистое и настоящее, имеет способность это настоящее описать, имеет истинный гнев, и истинные чувства, и все это замешано на чем-то изломанном, как будто у него там внутри все больное… А на природе все это проходит. И чудные стихи, и великая проза.

Я последний раз читал его вслух моей маме, когда она болела… Я почему-то взял книжку Лермонтова и читал ей несколько дней. Это удивительная проза, она какая-то чистая-чистая, как будто она резцом каким-то вырезана, такая удивительная точность, немногословие… Именно резцом. Там же нельзя много делать лишних движений, там точность нужна, вот она точная-точная, какая-то хрустальная. В этом смысле к Пушкину близко. Вообще, вот это в сочетании с комплексом и перекрученностью внутри – здесь какой-то ключ.

Мне как-то все время хочется его с Пушкиным сравнивать, я про Пушкина как-то больше понимаю… Мне кажется, что Пушкин светлый, а Лермонтов темный, при всем своем таланте, он какой-то темный. Может быть, не черный, но какой-то темный. Вот Пушкин тоже был и драчун, и скандалы везде искал, и на дуэль нарывался, но как-то это было весело. Как шампанское.

Аня. Он другой. У него меланхолия какая-то, а не озорство.