Курс. Разговоры со студентами

Крымов. У Пушкина дуэли были иногда абсолютно шальные, хулиганские. Я читал, что однажды в театре рядом с ним сидел какой-то мужчина, солидный человек, и Пушкин все время громко говорил: «Какой ужасный спектакль! Как это можно смотреть! Это ужасно, ужасно!» и бил себя по коленке. Тот ему сделал раз замечание. «Да, да, да». И опять начинает, опять замечание, тот опять начинает, в антракте тот человек к нему подходит, а он в два раза старше Пушкина, и говорит: «Молодой человек, вы все-таки ведете себя непозволительно, вы мешаете, это общественное место». Пушкин говорит: «Вы где живете?» – «Там-то». – «Завтра утром к вам придут мои секунданты за то, что вы меня назвали молодым человеком. Я вам не молодой человек. Я – русский дворянин!» И пришли секунданты. Не помню, чем дело кончилось… Но он никого не убил за свою жизнь… Тоже приключение, надо сказать, на грани, но почему-то свет этих приключений другой какой-то, вам не кажется? Если Пушкин все время как бы немножко пьяный и веселый, то этот злой.

Валя. Мартын, а ты не знаешь, были ли у него друзья заядлые? Или друг?

Мартын. Честно говоря, не знаю. Какие-то люди, с которыми он сходился, были, а про друзей не слышал…

Крымов. Хороший вопрос. У Пушкина-то целый круг! Это хороший вопрос, потому что Пушкин привлекал к себе своей теплотой какой-то… Дружеский круг Пушкина – это и лицейские ребята, и Жуковский, и Вяземский, и декабристы. Кстати, все от него, как от печки, питались, какая-то хулиганская печка. А этот какой-то такой мрачный меланхолик, злой. При этом, когда видит Казбек, у него это проходит, эта людская какая-то подозрительность отпускает, на Казбеке он отдыхает, потому что это не грозит ему обидой. Он все время готов к восприятию какой-то обиды, недаром этот его «Пророк»… Пушкин пишет своего «Пророка» как мучительную сладость приятия этого мессианства, которое ему Архангел подарил, возложил на него. А этот «Пророк» обидчивый, вот в чем разница. Обидчивость. Вот в подростке-то что характерно? Обидчивость. У какого-то писателя есть такая фраза – обижаются только горничные. Горничные и подростки. По-моему, это даже Пушкин сказал: «Вы можете меня оскорбить, но не можете меня обидеть». Обидеть – это что-то специфическое. Оскорбить может кто угодно, в трамвае, незнакомый человек. Обидеть в трамвае нельзя, это значит, что ты допускаешь эти слова от человека внутрь себя. Обидеть Пушкина – не знаю, нет такого человека, который мог бы это сделать.

Мартын

. Мне кажется, обидеться – это когда ты хочешь, чтобы тебя пожалели.

Крымов. Ну да, это какое-то вот такое подростковое. Обиженный Пушкин – это как-то нельзя себе представить… А в Лермонтове есть что-то, требующее пожалеть… А значит, не свободное, значит, не высокое, не самостоятельное, не взрослое. Вот Пушкин был взрослый, притом что пацан-пацаном, но взрослый… У меня все про Пушкина, простите… Стал даже ставить спектакль про Гоголя, так у меня половина про Пушкина опять вышло. К Пушкину тянет, начитался… Вот я помню, перед тем как его сослали за оду «Вольность» и за вот эту похабщину про Гавриила, к нему домой пришел какой-то человек и говорит его дядьке Никите Козлову: «Я дам тебе 50 рублей, дай мне почитать его черновики». Тот говорит: «Нет, приходите, когда барин будет». И когда Пушкин вернулся домой, сказал ему об этом. Пушкин встрепенулся и пошел к кому-то из своих друзей, кто работал на каких-то должностях и должен был знать, в чем дело… «Так и так, что делать?» – «Надо это выяснять, а то это нехорошо пахнет. Ты поди к такому-то». К какому-то самому высокому чину, очень видному сановнику. И он пошел. А сановник говорит: «Вы посидите тут, я сейчас пошлю к вам с обыском, надо нам прочитать то, что у вас есть». Пушкин говорит: «Да не трудитесь, я же все сжег, когда узнал, что человек от вас приходил, но если вам так интересно, дайте мне бумагу и чернил, я сейчас напишу это все». И Пушкин сел и написал. И оду «Вольность» написал, на память помнил. Сначала уничтожил, а потом – да ладно, что вы будете искать – и написал! Потрясающе! Легкость! Даже здесь игра! Я не знаю деталей дуэли с Мартыновым…

Мартын. Я только знаю, что Лермонтов выстрелил в воздух.

Крымов. Ах, Лермонтов в воздух выстрелил?

Мартын. Да.

Крымов

. А тот выстрелил и убил, да?

Мартын. Да, выстрелил в грудь. Лермонтова, по-моему, даже не похоронили по христианскому обычаю, отказались, насколько я прочел.

Крымов. Ну ладно, Мартын, конфликт понятен. Сколько бы мы ни искали, он понятен и довольно сильный. Кавказ и глубина чувств по поводу красоты, стихосложения, природы сочетаются с какой-то мелочностью, придирчивостью и всем тем, что сопутствует тринадцатилетнему мальчику, когда двоится, троится, краснеет, синевеет, и все это от тебя мало зависит, ты в плену каких-то колдовских сил рока, который над тобой властвует, а ты со своей жаждой прекрасного, как пешка в проруби. Как пешку тебя дьявол водит от скандала к скандалу…

С Аней о Чехове