Курс. Разговоры со студентами

Должен сказать, все перечисленные способы мне показались однообразными. Мне быстро стало скучно, я быстро понял. Игра – в непонимании, в непредсказуемости следующего этапа. Если я понял – ты в проигрыше! Ты в проигрыше как придумыватель этой игры. Мы короли, когда они не знают! Их влечет куда-то, но они еще не поняли куда, не поняли, какой следующий шаг будет. Я буду следить за тем, чего я не знаю. Мне интересно, но я не знаю – вот что! Накапливается какая-то атмосфера. Здесь не хватает по крайней мере двух вещей. Об одной я спросил, о другой – нет. Спросил я вот о чем: а что они еще будут делать, кроме того что строить? То есть этим вопросом я пытался сказать тебе, что игра «построение – разрушение» не должна быть скучная и однообразная. Это игра первого уровня, но и она не должна быть скучная и однообразная. Но есть и другой вопрос. Вот я Буткевича читаю, он что-то придумывает и говорит: «Ну, актрисы здесь будут счастливы в этой сцене!», «Ну, это лакомый кусок для актера!» Он знает, что актеры должны быть довольны. Он опытный человек. Если ты делаешь театр художника, ты сговоришься со своими однокурсниками, и они будут послушно что-то делать. Это тоже можно. Без актеров. Актеров на это ставить не нужно, если им нечего делать как актерам. Тогда это может делать художник, водопроводчик, любой человек с улицы. Тогда это вопрос правильности твоей идеи и дисциплины участников спектакля. И вот вторая вещь, о которой я хотел тебя спросить. Ты хочешь, чтобы это был Мандельштам? Именно он? Если да, значит, будь добра, найди ему способы высунуться из твоей игры, и как продолжение этой игры и как часть ее – сыграть, что он – Мандельштам.

Я сейчас не отдаю приоритет тому или иному решению. Я говорю о том, что игра имеет свои законы. Законы накопления смыслов. Если ты хочешь, чтобы этот человек был удивительным персонажем русской литературы и русской культуры, то есть Мандельштамом, и имел рядом такую удивительную женщину, которая сделала для него после его смерти уникально много, намного больше, чем жена Достоевского сделала для Достоевского, чем Софья Андреевна сделала для Толстого, тем более жена Бродского сделала для Бродского… Она сделала больше всех. Если ты хочешь, чтобы это была эта женщина… Если ты не переводишь это в чистый хеппенинг, чему я противник. Не вообще противник, а в наших занятиях противник, – это успеется. Это не то чтобы легче, но… Хотя в общем-то легче, да. Занавес Боровского в «Гамлете» – вещь хорошая, но если в спектакле не найти место Высоцкому, будет значительно все проще. И здесь тоже. Если тебе важно, чтобы это был Мандельштам или такой, как он, поэт с большой буквы, и она тоже была бы жена с большой буквы, придумай им в этой игре место…

Я не сказал самое важное: твоя игра на тему Мандельштама возможна. Вот, собственно, забыл сказать. Твоя игра возможна, дело в ее разработке. Если бы я был директором фабрики, которая делает игры, а ты пришла бы ко мне с этой идеей, я бы сказал: «Марусь, ты подумай еще». Знаешь, как на Западе, когда фильмы делают, есть мастер диалогов, мастер сюжета, мастер кульминаций, мастер финала, там на все есть узкие специалисты, которые абсолютно знают, когда взрыв сделать, когда поцелуй сделать, когда убийство сделать, сколько это все должно продолжаться… Ты бы пошла и раздала бы разным своим подчиненным задачи, и они бы тебе принесли по десять вариантов – как его персонифицировать в этой игре, как ее, как диалоги в этой игре сделать, куда стихи в этой игре вставить. Но таких отделов у нас нет, это мы сами. Мы сами голливудские придумщики. Вся эта огромная компания Голливуда сосредоточена в нас.

В любой хорошей игре есть плоть. Даже вот в этой сухой игре, когда фишки кидаешь и на картонке кружочки переставляешь. На картонке-то нарисованы или джунгли, или корабль, или воздушные, какие-то межпланетные приключения! Чтобы у тебя была плоть. Ты не просто поставил фишку, а ты полетел на корабле с одной планеты на другую планету, а потом тебя заперли на третьей планете – понимаешь? И четвертое – это финал. К чему ты это ведешь? К чему? К тому, что злодей все разрушил? Или к тому, что она это сохранила? К чему-то нужно привести. Вот пастух пасет стадо, у него хлыст такой длинный… Я несколько раз в спектаклях хотел сделать это. Это очень трудно, чтобы в конце был этот щелк! (Звук щелчка.

) Это очень трудно. Это так просто не бывает. Если ты возьмешь, у тебя не получится, и у меня не получится. Это школа. Школа пастухов. А умельцы в цирке этим вот «щелк» (звук щелчка) тушат свечу! То есть этот удар приходит в нужное место и в нужное время. Это есть финал игры.