Кузнец

В Хабаровске – ну, пока Хабаровской крепости – был огромный «туземный склад». В отличие от ясачного, где хранилась в основном пушнина, здесь хранились изготовленные в местных мастерских товары, нужные туземцам. Всё мирно и вежливо. Как говаривал один мой предшественник: джентльмен в обществе джентльменов делает свой маленький бизнес.

Богдойцы-маньчжуры уже несколько раз попытались пробраться в Приамурье на изготовленных наконец небольших ладьях с веслами и парусом, которые казаки называли «бусы». Но на выходе из Сунгари в Амур мы поставили крепкий острог, названный Косогорским, установили там три пушки, оставили пять десятков казаков.

Небольшие отряды они просто отгоняли. В случае, когда отряд оказывался побольше, высылали гонца. Тогда из Хабаровска выходило «тревожное войско» – особое подразделение, созданное из разросшейся роты Макара. Три сотни отборных бойцов, снабженных лучшими ружьями и доспехами, на кораблях с шестью фальконетами на каждом борту, молотили маньчжуров.

Шархода же медлил. Наверное, если сильно напрячься, я мог бы организовать поход вверх по Сунгари. Только смысла во владении землей, освоить которую просто не хватит сил, я не очень понимал. Да и казаки за годы на Амуре сильно изменились. Навязчивая мысль о поиске добычи отступила. Они видели, что уже сейчас много богаче всех своих собратьев по сибирской земле, а освоенные земли дают больше хабара, чем самый удачный поход. Из ватаги ушкуйников они всё больше превращались в регулярную армию. Мне сейчас не захватить что-то, а уберечь то, что с таким трудом создано.

Одно плохо: по сути, мы были в изоляции. Да, ясак мы в Москву отправляли. И не слабый ясак: в деньгах выходило больше десяти тысяч рублей. За тот ясак сделали и меня благородным человеком – поверстали в дети боярские. На хлеб с хорошим куском масла нам тоже хватало. Но торговля с богдойцами, а значит, со всем Югом, блокировалась еще при Хабарове возникшим конфликтом и противостоянием, торговля же с Западом тормозилась государевой монополией, многочисленными таможнями, отсутствием дорог.

У нас был избыток хлеба, имелся запас пушнины на продажу, на кузнечном заводе в Благовещенске изготовлялись жнейки, веялки, которые мы вполне могли бы предложить соседям. Постепенно развивались деревообработка, гончарное дело. Тоже вполне себе продукция. Своими военными секретами вроде «гатлинга» и скорострельных пушек я торговать не собирался, но наделать кирас на продажу было вполне реально.

Всё хорошо. Вот только с богдойцами нужен если не мир, то перемирие и свобода торговли. Для этого мне необходимо создать правильный антураж и провести в этом антураже переговоры с князем-наместником Севера, господином Шарходой.

Такой антураж я и создавал. Ловушку готовил небыстро и тщательно. Нашли мы богдойского послуха, попросту шпиона, среди торговцев, что стали активно посещать Хабаровск. Но ни казнить, ни хватать его не стали. Зачем? Схватим этого – нового пришлют. А вот скармливать ему дезу стали даже очень активно. Я, конечно, не Джеймс Бонд и даже не майор Пронин, но что-то тоже могу.

Так, например, в город прибыл «срочный гонец» от воеводы Пашкова с требованием выслать отряд ему навстречу. Гонец был, отряд едва не в три сотни человек выступил. Правда, потом тихонько вернулся и расположился на лесной базе. Потом еще были какие-то «гонцы». Растерянный я даже снял гарнизон с Косогорского острога. Теперь проход из Сунгари в Амур был свободен для маньчжурской флотилии.

Я с «остатком войска» с максимальной медлительностью и демонстративностью вышел из города. Волновался я очень сильно: неужели весь спектакль зря, неужели игру придется начинать с самого начала? Наконец на второй день моего упорного стояния недалеко от впадения Сунгари в Амур наблюдатели донесли, что флотилия в составе более пятидесяти судов движется из маньчжурской крепости в русскую сторону. «Заработало!» – как говорил кот Матроскин.

Когда маньчжуры неповоротливой массой вывалились в Амур, мы даже «попытались удрать», завлекая их в гущу островов. Те довольно долго решались; наконец двинулись к моим кораблям, обстреливая их из своих малосильных пушечек. Если бы ни один из «застывших в ужасе» стругов при этом не загорелся, то я сам, хоть и не Станиславский, закричал бы: «Не верю!»

Потому пару заранее подготовленных стругов, которые давно отработали свое, мои парни подожгли. Словом, стоим мы у берега и ждем неминуемой гибели. Подождали немного. Чувствую – время. Тут я и выстрелил. Это был знак. Тут же с соседнего струга застучал, заработал мой первый «гатлинг». Конечно, не мой, а наш. Точнее даже, Клима с Петром. Но всё равно – мой. В смысле мой хороший. Пули забарабанили по бортам бусов, раздались первые крики раненых.