Квартира

Маня не ответил. Фролов осторожно присел на край его кровати — хотел убедиться, что все в порядке. Пружины кровати скрипнули. Маня повернулся к Фролову и хлюпнул носом. В темноте они глядели друг на друга. Фролову стало не по себе.

— Ты чего? — повторил он.

Маня, наверное, вообразил себе какие-то глупости. То ли его тронула забота, то ли он принял любезность Фролова за знак симпатии, но неожиданно Маня сел на койке, потянулся к Фролову и прижался губами к его губам.

Это даже поцелуем не было. Что-то мокрое и неуклюжее, ошарашивающее новизной. Фролов не знал, как реагировать. Тут дверь без предупреждения открылась, и вожатая сердито прошипела:

— Да хорош уже!

Свет из открытой двери упал на пол и осветил койки. Задохнувшись, Фролов отпрянул от Мани, промямлил что-то вроде «простите», лег на свою койку и укутался в одеяло. Вожатая еще какое-то время постояла в дверях, потом вышла и плотно закрыла дверь.

Маня что-то прошептал, но Фролов не слушал. Потрясенный, он смотрел на то место, где только что была вожатая.

— Вова, — позвал Маня погромче. — Вов, прости, пожалуйста, я просто… я…

— Заткнись, — отрезал Фролов. Его колотило.

— Вов, — опять повторил Маня.

— Заткнись, говорю! Я тебя знать не хочу, понял? Урод.

Все звуки разом прекратились. Маня лежал не шелохнувшись, Фролов тоже не шевелился. В тишине было слышно, как в соседней комнате кто-то ворочается во сне.

Утром Маня опять попытался завести невнятный разговор, но Фролов молча вышел из комнаты. Ночью он опять услышал, как Маня плачет, и с наслаждением подумал: плачь, гад. Так тебе и надо.

В голове у него вертелись две мысли, и обе страшные. Первая: Маня — жалкое существо; если такое существо решилось на поступок, значит, у него была веская причина. Маня разглядел во Фролове что-то близкое и посмел понадеяться на взаимность. Выходит, это заметно? Выходит, что-то в его поведении позволяло предположить подобное? Выходит, и другие тоже могут увидеть — и парни из отряда, и вожатая, и тренер в гребном клубе, и… и мать?

Вторая мысль казалась еще хуже: Фролов мог возмутиться и врезать Мане по шее, но шанс был упущен. Та вожатая могла застать Фролова за избиением Мани, и это было бы не так стыдно, не так… гадко. Но в минуту поцелуя тело Фролова замерло, мысли остановились; Маня совсем ему не нравился, но и внутреннего протеста тоже не было.

Произошло что-то противоестественное, но Фролов не сразу это понял. Он удивился, но не более того. Получается, не так уж сильно ошибся Маня, когда его выбрал. Фролов тоже был дефектный: там, где нормальные люди легко определяли границы допустимого, Фролова подводило чутье.

Он представил, как бы все обернулось, будь на месте Мани какой-то другой мальчик. Кто-то живой, веселый, сильный. Кто-то вроде дяди Яши. Фролова бросило в холодный пот.

В оставшиеся дни он только и думал о своем позоре. Ему казалось, что со дня на день Маня сдаст его. Ему нечего было терять. Весь отряд и так относился к Мане с отвращением, еще одна мерзкая история ничего бы не изменила, зато подарила бы возможность отомстить. Фролов прикидывал, как будет обороняться от нападок, воображал пламенные речи и едкие шутки в адрес Мани, которые мог бы произнести при всех, чтобы ни у кого не осталось сомнений в его невиновности.

Смена подошла к концу. Маня так никому и не рассказал, а Фролову так и не выдался шанс произнести речь в свою защиту. В конце сезона они разъехались по домам, и больше Фролов ничего не слышал о Мане. Его укололо слабое чувство вины, но он поскорей затолкал его внутрь, как теперь часто подавлял неприятные мысли и нежелательные эмоции. Успел понадеяться, что эта история никогда не всплывет, как вдруг через три дня после возвращения из лагеря мать вызвала его на кухню.

Он до сих вспоминал этот момент как в тумане. Мать усадила его за стол. На столе лежала скатерть в мелкий цветочек. Он ждал, безмолвно уставившись в эту скатерть. Руки матери придирчиво стряхнули с ткани крошки.

— Вова, я говорила с твоей вожатой. Она рассказала мне о мальчике… его, кажется, зовут Моисей?

Фролов, не мигая, глядел на скатерть. Желтый цветочек у края стола приковал все его внимание.

— Вова, не молчи. Я хочу услышать объяснения.

— Это случайность. Больше не повторится.

Мать посмотрела на него пытливо. Не отрывая глаз от скатерти, он ощущал ее взгляд кожей.

— Ты в этом уверен?

— Да.

— Тебя кто-нибудь еще видел?

— Нет.

— А было что еще видеть?

— Нет. Я же сказал. Я… я нормальный.

Мать помолчала. Когда она наконец заговорила, голос неожиданно смягчился:

— Послушай… я понимаю, все это не твоя вина. У тебя ведь не было отца… Мне стоило, конечно, следить за твоим воспитанием, не отдавать тебя Яше…

Фролов поднял взгляд от скатерти. Он бы мог поспорить, но от удивления растерялся: никогда прежде не слышал, чтобы мать признавала ошибки.

Раздумывая, она споткнулась, помолчала, а потом заговорила снова:

— Это, конечно, дурное влияние. Но ты молод, еще можешь исправиться. С хорошим примером все еще может сложиться. Не идеально, конечно, но худо-бедно.