Квинтовый круг

– А что Андрей Романович? Ну, что Андрей Романович? – страдальчески сказал он. – Это уже, если хотите, ремесленничество, а не искусство. Когда человек придумывает единичный кувшин – это высокое искусство, когда он начинает изготовлять кувшин партиями, тем самым он переходит к шаблонам. А шаблон и есть признак ремесленничества. Кончился ваш Андрей Романович, это ведь ежу понятно!

Веснушчатый пылко возмутился – похоже, Казакеев оскорбил его кумира.

– Ну, знаете! – сказал веснушчатый. – У Андрея Романовича одними золотыми Джеками можно все полки заставить. Вам еще до него тянуться и тянуться!

Казакеев распустил галстук с развратными обезьянами.

– Сказано ведь – не сотвори себе кумира! – упрекнул он. – Времена ведь изменились, а наш уважаемый Андрей Романович весь остался в прошлом. Если мы хотим поднять планку на новую высоту, мы должны смело использовать в своем творчестве элементы фрейдизма, ницшеанства, наконец, бодай-буддизма! В противном случае все мы так и останемся провинциалами, которым стыдно объявиться в Европе.

– Европа! – возгласил с пола Соликамский. – Вечно мы стыдимся матушки Европы, равняемся на нее, стараемся подражать. А того не поймем, что Европа давно уже не та, скучнее она стала, добропорядочна до тошнотворности. Для того чтобы оказаться в первых рядах, мало шокировать Европу, недостаточно произвести определенное впечатление на Новый Свет, надо найти свою собственную самобытность. В этом плане нас выгодно отличали двадцатые и тридцатые годы прошлого века, но утеряли мы свой серебряный голос, позволили Германии взять реванш, Китаю во многом уступили, да что там говорить – Камбоджа, сраная Камбоджа нашла достойное место в мировом контексте деструктивной культуры!

– Европу на козе не объедешь, – веско сказал Казакеев. – Конечно, нельзя не отметить, времена действительно изменились, вот уже и южноамериканская культура о себе заявляет в полный голос. Достаточно почитать Борхеса и Льосу, чтобы понять – деструктивность становится неотъемлемым элементом культуры современного общества. Разрушение и смерть – вот его характерные черты. Но все-таки, помяните меня – Европа своего последнего слова пока не сказала.

– Репетируешь? – усмехнулся Гарик. – Но ведь не факт, что ты выиграешь, совсем не факт.

– Я о творчестве, – Казакеев плеснул себе коньяку, посмотрел рюмку на свет, сделал глоток, смакуя напиток. – Тот же Борхес, за редкими исключениями, берет примеры из европейской культуры, разумеется, моритури те салютант европейцев привлекательнее, чем, скажем, драка аргентинских пастухов на ножах. А насчет этих ваших призов… Не в них дело, Гарик, совсем не в них! Конечно, хочется определенного признания, но ведь всегда может найтись более достойный, тем более что оценочные критерии весьма и весьма субъективны.

Сибиряк вдруг заворочался, сел, протянул руку, в которую тут же услужливо сунули наполненный стаканчик.

– Золотые слова, – сказал представитель таежных просторов. – Пашешь, пашешь, а вся слава достается другим.

6

Собственно, кандидатов на золотого Джека в этот раз было немного.

Неплохие шансы имел Казакеев, хотя в него особо не верили. Скорее по привычке, нежели по заслугам; кандидатом на получение награды стал легендарный Андрей Романович. Неожиданно, но вполне весомо заявил о себе молодой Витафобов; остальных в номинационные списки включили как представителей массовки – на приз они, конечно, не претендовали, а видимость демократического голосования в результате их участия сохранялась.

Много разговоров было вокруг Гран-при. Ходили слухи, что в этом году высший приз решили не вручать, но кто конкретно это решил и по каким соображениям – оставалось неясным, а потому вызывало возмущение участников конвента.

– Что значит – они решили? – кипятился Казакеев. – Кто они? Покажите мне этих вершителей судеб!

– Ну, ты же сам читал номинационные списки, – миролюбиво возразил Соликамский. – Ты честно ответь: есть там кто-нибудь отвечающий критериям Гран-при? Мелочь, мелочь одна, не в обиду тебе будет сказано! Ты, конечно, извини, но организаторы правы – нет среди нас достойных продолжателей дела Комарова.

– Не их это собачье дело! – резко резанул Казакеев. – Пусть народ проголосует. Вот если не вручат никому, значит, все по делу, действительно нет достойных. Но это не паханам в закрытом номере решать, понял? Пусть народ свой выбор сделает!

В бар, где за сдвинутыми столиками шла эта неспешная беседа, ворвался растрепанный и взъерошенный фанат. Собственно, он уже был не совсем фанат – три работы в «Дактилоскопическом вестнике» и большое обзорное эссе в «Прокрустовом ложе» говорили сами за себя, но Гарик никак не мог запомнить мудреную фамилию новоявленного критика, а потому для упрощения восприятия относил его к любителям.

– Убили! Убили! – истошно и кликушески завопил фанат.

В баре началось волнение.

«Обкурился, что ли?» – с тревогой подумал Гарик и первым обнял фаната за дрожащие плечи.

– Ну, убили! – примирительно сказал он. – Бывает. Орать-то зачем?