La Cumparsita… В ритме танго

— Она очень счастлива с тобой. Я ничего не спрашиваю, никуда не вмешиваюсь, просто лишний раз в этом убеждаюсь. Сейчас, — он поворачивает голову в ту сторону, в направлении которой от нас стремительно удаляются красивые фигуры наших жен, — я вижу дочь из самых лучших для нее времен. Поверь, — он громко сглатывает, давится то ли влагой, то ли кислородом, — мы странно потеряли Дари-Дори… Я до сих пор не понимаю, как она могла… Ты понимаешь?

— Да.

— У нас долбаный культ в семье. Все ведь от родителей зависит? Да? Да! Так вот, дети для Смирновых — святое и неприкосновенное. Табу, табу, табу! Бляха, закрытый вольер с диковинным на прокорме зверем, понимаешь? Максим, мой батя, Царствие ему Небесное, за то, что старшая любимая внучка натворила, мог запросто разодрать ее, забыв о родственности и общей крови, лишь наступив гигантской лапой на худую ручку, а за вторую, не прикладывая особых усилий, потянуть. Отец бы… М-м-м! Не могу сказать, но… Он не изверг, просто мать и мы с Сергеем — вся счастливая жизнь для Смирного Максима. Его сердце и упругие артерии… Империя взяла свое начало от него! Я продолжаю его дело, а Серж таскает камни и цемент, рисует кладку и оформляет придомовой ландшафт, и блядь такая неприкаянная и на голову больная разряжает периодически накаливающуюся обстановку. Я, как отец, а Серый… Моя мать! Даже цветом глаз вышел в прекрасную женщину…

— Смирный? Что это значит? — прищурившись, переспрашиваю.

— Производная от фамилии, обычный позывной на службе. У них, в их любимых пожарных частях, так было заведено. Смирный, Задира и хромой угрюмый, но мудрый Проша — Смирнов Максим, Шевцов Юра и Прохоров Андрей. Пиздец, мать твою… Ладно-ладно. Короче, характер у бати был далеко не смирный, но на маму и нас с братом Максим Сергеевич руку никогда не поднимал. Вырастил задротов, видимо, на свою голову. Яр, моя рыбка не выдержала бы того, что с ней мог сделать батя, если бы дожил до тех дней и, не дай Бог, обо всем узнал.

— Я понимаю, — качаю головой, глубоко вздыхая.

— Дети… Дети — святое, что-то расчудесное и божественное. Ради них все затеваем, ради них живем и ради них же погибаем. Она… Су-у-у-у-ка! — грубость шипит, смахивая слезы, выкатывающиеся из глаз. — Кто сглазил мою рыбку, а может… Ты не узнавал, ее заставили или силой сделали…

— Алексей, она ошиблась. В силу возраста и влюбленности не в того козла. Досадная ошибка, которая чуть не стоила ей жизни. Я думаю, что Даша об этом пожалела в ту же минуту, когда лишилась малыша… — замолкаю и пропускаю нехорошие слова. — А потом казнила и самолично жестоко наказывала себя. В угол же не могла поставить — кого, куда и как долго? Вот и стегала нехорошими воспоминаниями себе душу и закрывалась от мира, прячась под маской неприступной грубой и прожженной стервы. Жена бежала, но от памяти далеко убежишь. Прошлое наступало и лизало ее розовые пятки…

— Держи ее крепче, Горовой. Держи своей бионической рукой. А надо будет я выкую для стервы цепь…

— Я держу, Алексей. Все будет хорошо. Не волнуйтесь.

— Смотри-смотри, — указывает на просыпающегося, видимо, от вынужденной остановки Глеба. — Сейчас, кажется, парень даст нам прикурить, — Смирнов с присвистом негромко хохочет. — Идем-ка догоним шустрых женщин, а то… Я не молочный, Яр. А ты? Что мальчугану предложим, когда он широко раззявит рот?

— Та же бадья.

Ускорившись и раздавая шире шаг, за несколько секунд нагоняем шушукающихся о чем-то Дашу с Ольгой Сергеевной и прислушивающуюся ко всему этому Ярославу.

— Привет, — шепчу, трогая жену за руку.

— М-м-м, — вздрагивает кумпарсита и тут же изменяет удивление на милость. — Привет-привет. Обнимешь, мужинёк? Глебушка? — мне пожелание отдает, а сыну дарит яркую улыбку.

— Ага… — обхватив искусственной рукой талию, подтягиваю ее к себе и укладываю на бок, при этом замечаю то же действие тестя по отношению к краснеющей жене.

— О чем с папой говорили, Ярослав? — приподнимаясь на носочки, говорит мне в ухо.

— О тебе, женщина.

— М? Очень интересно. И что?

— Все то же, кумпарсита. О том, как плохо ты училась в школе и о странных отношениях с Сергеем. Что это такое «мой зених», например?

— Ревнуешь? — улыбается и подмигивает.

Охренеть как! Я болен и физически, и эмоционально. Мое чувство собственности, видимо, ничем не перебить. Всегда и всюду буду чувствовать свою неполноценность, какую бы херню ортопеды-протезисты для меня не изобрели.

— Очень, la cumparsita.

— Не стоит, мужчина. Я ведь люблю только тебя. Остальных просто уважаю. А Сережа…

— Доверенное лицо и великолепный дядя?

— Да!

Послесловие. Горовые… Свадьба и…

Год-полтора спустя, а может и немного больше…

— Как ты, цыпа? — обнимаю сестру и трижды прикладываюсь легким поцелуем к ее тонально выровненным щекам. — Красоточка! Цём-цём, родная!