Читаем Лабиринт полностью

Исода крепко спал до самого утра и поэтому ничего не знал о ночном происшествии. Сёдзо ничего ему не рассказал. Когда рассказываешь другому свой страшный сон, это не производит на слушателя особого впечатления. Так и на Исода этот рассказ не очень бы подействовал и не вызвал бы в нем опасений. К тому же сейчас все мысли Исода были заняты поисками картофеля. Он впервые участвовал в экспедиции фуражиров и сейчас с наслаждением мечтал о том, как он обнаружит хранящийся у крестьян картофель, отварит и вдоволь поест, Молодой парень, выросший на острове Кюсю, где выращивают очень вкусный картофель, стосковался по нем. В походе он про этот картофель все уши прожужжал Сёдзо.

— Знаешь, как его хранят? Под полом роется большая яма, и туда картофеля насыпают столько, чтобы на целый год хватило. И он там ничуть не портится! — говорил Исода на родном диалекте, как обычно, когда обращался к своему земляку Сёдзо.

— Гм...

— Только отдушину надо делать не больше, чем отверстие у мешка для риса. Лучше всего в яму за картофелем посылать ребятишек, Вот только найдется ли в этой деревне такой малец?

— Гм.

— В нашей деревне заливных рисовых полей мало, оттого даже в богатых домах по два раза в день давали вареную картошку или картофельные лепешки. Поэтому, когда меня взяли в солдаты и стали по три раза в день кормить рисом, я сначала обрадовался. Так сытно я еще никогда не едал. А сейчас вот до смерти хочется вареной картошки,

Сёдзо ничего ему не ответил.

Сёдзо навсегда запомнилось то страшное злодеяние, свидетелем которого он был вскоре после своего прибытия в часть.

В темной комнате с земляным полом на круглом плоском камне, выпрямившись, сидит старуха китаянка. Ее маленькое морщинистое лицо и космы седых волос кажутся застывшими, словно они тоже из камня. Окаменелым кажется и все ее тело, закутанное в одежду настолько грязную, что невозможно понять, какого она цвета — то ли синего, то ли черного. Под дугами все еще красивых бровей почти не видно глаз, утонувших в складках ее морщинистого, изможденного лица. Старуха была слепа. Она сидела на камне, служившем крышкой погреба.

После того как было объявлено о запрещении каких бы то ни было эксцессов в отношении мирного населения, которые рассматривались теперь как нарушение воинской дисциплины, и стало известно, что японская армия не творит уже больше прежних зверств — не занимается поголовным истреблением мирных граждан, не грабит до последней нит-ки и не сжигает дотла сел, иногда бывало, правда, очень редко, что при появлении фуражиров не все деревенские жи-  тели разбегались и кое-кто оставался в деревне. Большей частью это были старики, больные, инвалиды — те, кто и хотел бы бежать, да не мог.

— Бабуся, видно, думает, что она крышка для картофельного погреба,— скривил в усмешке толстые губы ефрейтор Сагами из отряда тяжелой артиллерии. Он сдернул а камня маленькую иссохшую старуху и отбросил ее к стене. Сделать это было легче, чем сбросить камень, на котором она сидела,’— он подался не сразу.

Огивара, второй артиллерист, пришедший вместе с Сёдзо, нагнулся и заглянул в отдушину, которая была действительно не больше, чем отверстие у мешка для риса.

—  Ничего там, кажется, уже не осталось, картошка-то вся,— проговорил он.

— Ну да! Сейчас там еще должна быть картошка! Посмотри-ка получше. На вот, посвети.— Сагами вытащил из вещевого мешка неизвестно как к нему попавший круглый карманный электрический фонарик, с какими ходят офицеры, и протянул его Огивара. Узкий луч света выхватил из темноты черный угол ямы. В то же мгновение снизу раздался жалобный крик. Голос был молодой. В ответ тоненько заплакала старуха, все еще лежавшая на земле у стены.

— Там прячется кто-то!

Оттолкнув Огивара и выхватив у него фонарик, Сагами занял его место. Картофельный погреб был глубокий и большой, а отверстие, по-видимому, было сделано только для вентиляции. Сагами просунул руку с фонариком,  а потом и голову в отдушину погреба. Около горки картофеля пряталась женщина. В скупом свете фонарика ее тело смутно вырисовывалось на дне погреба. Она уткнулась лицом в стену, и только мочки ушей и белая шея, выступавшая из-под воротника темно-голубой одежды, говорили о том, что она совсем еще молода. У Сагами, все еще стоявшего на четвереньках, раздулись ноздри, и он порывисто задышал. Казалось, в спертом воздухе погреба он силится уловить запах женщины.

— Эй! Выходи! Как ты туда забралась?—закричал он сразу охрипшим голосом.

Перейти на страницу:

Похожие книги