Лабиринт

Подпоручик Ито ночевал в помещичьем доме, стоявшем в конце аллеи. Если бы кто-нибудь из часовых, поставленных у входа и выхода из деревни, побежал доложить об этих огнях, из фанзы были бы слышны торопливые шаги по дороге. Но поистине идиллическая тишина, царившая в то время, пока Сёдзо штопал свои носки, ничем до сих пор не нарушалась. Никаких приказов, которые должны были бы последовать за таким докладом, тоже не было. Может быть, считали, что в этом нет необходимости? Но, может быть, часовые расставлены так, что им не видны эти огни?

Партизаны — это, конечно, не регулярные войска. Практически они не могут оказать большого противодействия, их борьба — это сопротивление отважных, но плохо вооруженных людей, однако за ними стоят народные массы, возмущенные беззаконным вторжением и насилием врага. Разумом Сёдзо понимал и принимал партизанское движение. Ему приходило на ум, что, будь он на их месте, он без всякого колебания действовал бы так же, как они, иначе он стал бы презирать себя. И все же вымуштрованный солдат Сёдзо Канно, стоявший навытяжку перед ефрейтором, который был младше его по возрасту, но старше по службе, считал себя обязанным предупредить начальство о подозрительных огнях.

— Из-за тебя и сон прошел! — Хама отбросил одеяло и, резко приподнявшись, сел, скрестив ноги.

— Ты же знаешь, что я, если не пропущу стаканчик, не могу заснуть. А сегодня, как назло, ни капли не удалось перехватить. Я только-только начал дремать и — нате вам — разбудили! !

— Виноват!

— А ежели виноват, то завтра раздобудь мне чего-нибудь этакого. Хоть ханжи, хоть чего другого — все равно, я ведь ничего необыкновенного не требую, лишь бы хмельное. Ведь для меня одна только радость в жизни — выпить. Ты вот подумай: ведь если бы все шло по порядку, меня бы давно уже отпустили из армии, я успел бы жениться и жил бы хозяином где-нибудь в самом центре Токио. Правильно? А я так и не вернулся с действительной. Гоняли меня и на советско-маньчжурскую границу, и в горы Тайхан, а теперь загнали вот в Хэнань. И нигде-то я войны настоящей не видел, а все этак вот: каждый день ломаешь себе башку, где бы да как бы достать корма для лошадей. Ну скажи, разве не обидно? Как же тут без вина обойтись?

Ворчание Хамы сменились громким зевком. Раскинув руки, он потянулся, потом нащупал ногами и надел аккуратно начищенные, стоявшие у края постели башмаки. Значит, и у него огни вызвали беспокойство. Сёдзо поспешно открыл перед ним дверь. Оба вышли во двор. И сейчас же Сёдзо услышал сердитый голос Хамы:

— Ну, где же они, твои огни?

Огни в горах исчезли. Их нигде не было видно. И сами горы уже не казались длинной и черной, как смола, стеной. Взошел месяц, и они стали цвета черненого серебра. Пока Хама мочился, Сёдзо смотрел на месяц, который выглядывал из-за облака, похожего на разбитую яичную скорлупу. С тех пор как он бегом вернулся в дом, чтобы разбудить Хаму, прошло, вероятно, минут двадцать. Теперь огни погасли, но Сёдзо уже не сомневался в том, что эти огни, горевшие короткий, определенный промежуток времени, были каким-то сигналом. Возвращаясь в дом, Хама был настроен уже более благодушно. Шутливым тоном он заявил:

— Да, подвел ты меня. Так что помни: с тебя причитается за это.

Сёдзо еще раз извинился и, подчиняясь слепой воинской дисциплине, уже не заикался об исчезнувших огнях.

На следующий день в девять часов утра двинулись дальше. Отряд направился в деревню С., расположенную менее чем в пятнадцати километрах от деревни А. Она лежала по ту сторону гор. Здесь было меньше дворов, чем в деревне А., но фуража и прочего удалось добыть столько, что теперь все семь повозок были нагружены доверху. Поход оказался успешным и не очень дальним. Настроение улучшилось, и все чувствовали себя как на веселой прогулке. На обед опять зарезали свинью. Не было недостатка также в курах и в яйцах. Несомненно, были и тайные личные трофеи. Веки у Хамы чуть покраснели, словно их подвели красной тушью, и он хитро улыбался Сёдзо. Казалось, Хама забыл, какое условие поставил он вчера своему подчиненному. Впрочем, Сёдзо не очень заботила мысль о водке для Хамы, его беспокоил случай с огнями в горах и волновал вопрос: доложили ли о них часовые и не видел ли их еще кто-нибудь из солдат, случайно выходивших в это время на улицу. Поэтому и сами горы сейчас казались ему другими, чем вчера ночью. Они выглядели отсюда несколько по-иному. Огромное кресло теперь вздымалось прямо перед ним, отчетливо вырисовываясь на голубом небе, а отвесный утес, служивший как бы спинкой этого кресла, казался сейчас еще более грандиозным, чем он выглядел вчера, когда на него смотрели сбоку. На этом каменном кресле, по-видимому, и горели тогда огни. Заросли низких, с набухшими почками, деревьев, пронизанные солнечным светом, покрывали гору, как пушистое серовато-зеленое одеяло.