Ламповой сажей на пересохшем папирусе

Ничейны слова мои, неприкаянны, не у дел,как сны Азраила, висящие на гвозде,что вбит в пустоту, но является осью мира. Слова эти, колки, как клинопись юкагиров,зовут меня: «Ир-р-аа...» Зачем-то зовут, но приходят опять незвано,и речь их резка, и отрывиста, и гортанна,и мне бы не слышать, но снова шуршат страницы,и мне бы не видеть, да вечность уже не спится. А мир кружится,и время спешит,

только гвоздь, пробивающий пустоту,пока ещё держит,и сны Азраила ждут,когда проведёт последнего преданный серафимсквозь жаркие воды,сквозь стынь бесконечных зим,туда, где всё сущее станет единым Словом —умрёт, а потом воскреснет, сложившись сновав те звуки, которых не вымолвит мой язык. Пока же, всегда неждан, навсегда безлик,ведёт по непрочным льдам, по горящим рекамдрожащую душу прозревшего смерть человекауставший донельзя, измученный серафим

и ждёт, когда сны сойдут и возлягут с ним.

От Лилит

...А дела всё такие же — тишь да гладь,лишь когда-никогда переблуда-ветерлистья жухлые в смерче ручном повертитда на стылую землю уронит спать. ...А живу ничего — ничего, и ладно.Всякой новости срок, да не всякой рад.Облетает и хохлится райский сад;уводимые в зиму инстинктом стадным,змеи жмутся к корням, открывая сны,что черны и бездонны — но что мне змеи?Им воздастся по лету, тебе — по вере,

ну, а мне остается лишь спорить с Ним. ...А что Он?Он всё так же — везде и всюду,как вселенная, полон, как сердце, пуст.Вон, в грядущем вселился в горящий куст,и твой дальний, но кровный, поверил в чудо. ...А меня... нет, никто.И с детьми не вышло.Да и я никого.Ни к чему теперь. Бесконечный мой век разделяет зверь —

белоснежный, яростный и неслышный —я зову его Время. ...Приветы Еве,многочисленным чадам и домочадцам. С пожеланьем плодиться и размножаться,населять и наследовать —без обид, не твоя и ничья, но останусь первой,демоница,                          заноза твоя,                                                              Лилит.

Все, кого я любила