Лангольеры

Примерно через час ветер снова начал крепчать. В течение последние трех недель держалась температура около 90 градусов, а шесть раз за эти двадцать с лишним дней станция Национальной Метеорологической Службы портлендского аэропорта сообщала, что температура перевалила за сто. Невероятная погода. Плюс суровая зима, плюс поздняя весна, — и люди опять заговорили о том, что все это — последствия испытаний атомных бомб в пятидесятых годах.

Второй шквал оказался менее сильным, но мы услышали грохот падения нескольких деревьев, ослабленных первой атакой ветра. И, когда он начал совсем стихать, одно из деревьев рухнуло на нашу крышу. Билли вздрогнул и с опаской поглядел на потолок.

— Дом выдержит, малыш, — успокоил я.

Билли неуверенно улыбнулся.

Около десяти налетел последний шквал. Ветер взревел также громко, как в первый раз, а молнии, казалось, засверкали прямо вокруг нас. Снова падали деревья. Недалеко от воды что-то с треском рухнуло, и Стефф невольно вскрикнула, но Билли по-прежнему безмятежно спал у нее на коленях.

— Дэвид, что это было?

— Я думаю, лодочный сарай.

— О, Боже…

* 90 градусов по Фаренгейту примерно соответствует 32 градусам по Цельсию.

— Стеффи, пойдем вниз. — Я взял Билли на руки. Стефф смотрела на меня большими испуганными глазами.

— Дэвид, все будет в порядке?

— Да.

— Правда?

— Правда.

Мы отправились вниз. А через десять минут, когда порывы достигли максимальной силы, сверху донесся грохот и звон разбиваемого стекла: разлетелось панорамное окно. Так что привидевшаяся мне сцена, быть может, вовсе и не была столь нелепой. Стефф, которая к тому времени задремала, вскрикнула и проснулась. Билли заворочался в постели.

— Комнату зальет дождь, — сказала она. — Мебель испортит…

— Зальет — значит, зальет. Мебель застрахована.

— Мне от этого не легче, — произнесла она расстроенно. — Шкаф твоей матери… Наш новый диван… Цветной телевизор…

— Ш-ш-ш, — сказал я. — Спи.

— Не могу, — ответила она, но минут через пять уснула.

Я не ложился еще с полчаса, оставив для компании свечу горящей, и слушал, как бродит, бормоча, снаружи гром. Нетрудно было представить, как завтра утром множество людей, живущих вокруг озера, начнут вызывать своих страховых агентов, как зажужжат бензопилы владельцев тех домов, чьи крыши и окна пострадали от падающих деревьев, как на дорогах появятся оранжевые машины энергокомпании.

Буря стихала, и, вроде бы, нового шквала не предвиделось. Оставив Стефф и Билли, я поднялся наверх — посмотреть, что стало с комнатой. Раздвижная дверь уцелела, но там, где было панорамное окно, зияла рваная дыра, из которой торчали ветки березы — верхушка старого дерева, стоявшего с незапамятных времен во дворе у входа в погреб. И я понял смысл реплики Стефф, когда она говорила, что ей не легче от того, что у нас все застраховано. Я любил это дерево. Много суровых зим мы пережили с ней — единственной березой на нашем берегу, которую я никогда даже и не думал спиливать. В лежащих на ковре больших кусках стекла многократно отражалось пламя свечи, и я подумал, что нужно будет обязательно предупредить Стефф и Билли, а то они оба любили шлепать по утрам босиком.

Я пошел вниз. В ту ночь мы все трое спали на кровати для гостей: мы со Стефф по краям, а Билли между нами.

Утро было ясное и чистое, как звук колокола. Дул легкий ветерок, от которого по дороге весело бегали чередующиеся пятна света и теней от деревьев.

— О-о-о! — вырвалось у Билли.

Он стоял у забора, отделяющего нас от участка Нортона, и смотрел вдоль подъездной аллеи, ведущей к нашему дому. Аллея эта, длиной около четверти мили, выходит на грунтовую дорогу, которая через три четверти мили, в свою очередь, выходит на двухрядное шоссе, называющееся Канзас-роуд. Оттуда можно доехать куда угодно или, во всяком случае, до Бриджтона. Я взглянул в ту же сторону, куда смотрел Билли, и у меня похолодело на сердце.

— Ближе не подходи, малыш. Даже здесь уже опасно.

Билли спорить не стал.

Недалеко от того места, где он стоял, из травы доносилось шипение, и на первый взгляд могло показаться, что там извивается клубок змей: ведущие к нашему дому провода оборвались и лежали теперь беспорядочными витками всего футах в двадцати от нас на участке выжженной травы. Изредка они лениво переворачивались и плевались искрами. Если бы пронесшийся ливень промочил деревья и траву не так основательно, дом мог бы загореться. А так на траве образовалась лишь почерневшая проплешина там, где спутались провода.

— Электричество может убить человека, пап?

— Да. Может.

— А что мы будем с ним делать?

— Ничего. Подождем машину энергокомпании.

— А когда они приедут?

— Не знаю. — У пятилетних детей вопросов бывает хоть отбавляй. — Думаю, сегодня утром у них полно забот. Хочешь пройтись со мной до конца аллеи?

Он двинулся за мной, затем остановился, с подозрением глядя на провода. Один из них вдруг выгнулся и лениво перевернулся, словно бы приманивая к себе.

— Пап, а лектричество может пройти через землю?

Справедливый вопрос.