Лароуз

Лароуз положил руку Игнатии на подлокотник кресла. Он надел куртку, вышел из комнаты, прошагал по коридору, затем миновал двойные входные двери и оказался в объятиях темно-синего морозного вечера. Огни были окружены ореолом. Лароуз договорился встретиться с матерью в школе и потому двинулся вперед по гравийной дороге. Холодный ветер обтекал его и через ворот проникал под куртку. Уши мерзли, но он не поднимал капюшон. Лароуз пошевелил пальцами рук, спрятанных в карманы. В нем накопилось слишком много ощущений, чтобы перечувствовать их все сразу, и каждое, как только он обращал на него внимание, тут же ускользало в прошлое.

* * *

Картина преступления, запечатленная на стене Ромео, медленно приобретала отчетливые очертания. Одни ее детали выступали вперед, другие отходили на задний план. У телевизора Ромео пропал звук, но это его не волновало. Он только смотрел, как двигаются губы людей на экране, и читал скрытые титры[234]. Это было даже лучше, потому что голоса говорящих и ударения, которыми они выделяли определенные слова, могли исказить ход его мыслей. Ему по-прежнему нравились слова «желтый пирог» и непостижимое название места, где тот был произведен. Нигер![235] Но эти слова уже были в прошлом. Листва облетела с деревьев. По мере того как яркие краски октября сменялись ледяной темнотой ноября, страшные разговоры об оружии массового уничтожения звучали все чаще и чаще.

Какая ерунда! В Северной Дакоте люди постоянно живут по соседству с оружием массового уничтожения. Неподалеку от шоссе, ведущего к его дому, хранится ракета «Минитмен»[236]

. Она находится в подземной шахте, отмеченной только квадратной гравийной насыпью с идущей по верху сетчатой изгородью. Вы проходите мимо, удивляясь, кто это там сидит внизу, в глубине, в одиночестве, безумно вглядываясь в экран, как сейчас, уставившись на губы Кондолизы Райс, делает Ромео, как никто другой знающий, что перед ним голодная женщина, которая строго контролирует свои аппетиты. Эта женщина настолько умней всех окружающих мужчин, что она играет ими, перебирая, словно клавиши рояля, своими музыкальными руками. Даже волевой Чейни[237] с его отвратительными зубами — у него, должно быть, миллионы, так почему бы ему не сделать новые зубы? — даже Чейни в мыслях — ее раб. Он этого не знает, но так и есть. Ее глаза сверкают. Рот темно-красный, как кровь. У нее нет чувств ни к одному человеку. Она всех съела. Говорит о винтовках. О дымящихся «пушках».

Ромео ее обожает.

Из всех политиков она самая умная, и у нее самый президентский вид. Неужели этого никто не видит?

Он опустошает карманы, вытряхивая свой ночной улов на поднос, украденный в кафетерии. Тщательно осматривает их содержимое, отбрасывая в сторону таблетки — крошечные синие, толстые белые, круглые зеленые, овальные розовые. Он совершенно уверен, что еще одна подсказка скрыта в подслушанном этим вечером рассказе о том, как кто-то истек кровью и умер от одних только поверхностных ран. Это вписывается в его выводы. Кнопка. Место, где разместится записка. Строка, которая соединит фразу с ее возможным значением. Он доберется до истины. Его расследование было красиво, как арт-проект.

* * *

Мэгги выклянчила у матери согласие учить ее вождению по дороге в школу. Нола быстро привыкла к этому. Каждое утро после того, как отец уезжал, Мэгги выходила из дома и заводила джип. Нола надевала длинное толстое пальто поверх халата, с сонным видом засовывала голые ступни в войлочные сапоги Питера. Держа пластиковую чашку кофе из термоса, удобно устраивалась на пассажирском сиденье. Лароуз устраивался сзади. Затем в течение получаса в обязанности Нолы входило издавать поощряющие звуки, чтобы подбодрить Мэгги, и переключать радиоканалы, ища религиозные радиостанции. Пустые разглагольствования, произносимые скороговоркой. Бодрая поп-музыка и бесстрастные отчеты о положении дел в сельском хозяйстве. Это помогало Ноле проснуться, освобождало ее от липких объятий успокоительных. Радио и его знакомый хаос словно включали в мозгу Мэгги кнопку, отвечающую за удовольствие. Из-за того, что мать находилась в безопасности рядом с ней, надежно пристегнутая, а Лароуз сидел в не меньшей безопасности сзади, и оттого, что она была за главную, Мэгги чувствовала себя легко и радостно.

Она напевала себе под нос и постукивала пальцами по рулю. Ни снег, ни черный лед, ни холодный дождь, делавший асфальт скользким, не могли ей помешать. Мэгги была абсолютно уверенным в себе и внимательным водителем.