Лароуз

Нола бросила на него подозрительный взгляд и кликнула Мэгги. Та вышла, тоже шикарно одетая.

— В чем дело?

Мэгги сразу поняла: что-то случилось. Что-то случилось опять. А она так старалась с этой семейной фотографией! Но было ясно: с отцом что-то случилось. Он вел себя так странно всю дорогу до дома. А теперь этот священник, похожий на постаревшего Вина Дизеля[257].

— Можешь сказать, куда пошел твой отец?

— Я посмотрю вокруг, — сказала она отцу Трэвису. — Подождите немного.

Мэгги прошлась по дому, сканируя его, будто радар. У матери всегда все лежало настолько на своем месте, что Мэгги могла почувствовать, когда что-то менялось в комнате, даже раньше, чем она видела, чего в ней не хватает.

Мэгги вернулась на улицу.

— Он взял свое лучшее ружье для охоты на оленей.

— Спасибо, — поблагодарил отец Трэвис.

* * *

Уэйлон подрулил к их дому сразу после того, как уехал отец Трэвис, и Мэгги выключила свой радар — прямо там, на дорожке, где встретилась с другом. Она уже давно просила его помочь поработать в поле. Питер вспахал прошлогоднее жнивье, но между бороздами проросли сорняки. Она отправилась в дом, переоделась в рабочую одежду и вернулась. Было тепло. Они вместе зашагали в сторону поля, держа мотыги, для заточки которых в задних карманах джинсов лежало по напильнику. Джинсы Мэгги были коротко подрезаны. Она воевала с сорняками быстрей и безжалостней, а потому сразу опередила Уэйлона. Он оставил несколько сорняков на своей борозде и пошел к девушке. Белая рубашка Мэгги подвязана на животе. На тонких ногах носки и тяжелые шнурованные ботинки. Потрепанная соломенная ковбойская шляпа надвинута на лоб. Губы двигаются в такт какой-то песне, звучащей в ее голове. У них обоих в задних карманах лежали толстые коричневые рукавицы, но они предпочитали держать мотыги голыми руками. Запах сухой измельченной стерни и вспаханной почвы, острый и чистый, поднимался над землей и следовал за ними. Уэйлон гордился своими кроссовками. Настоящие «джорданы»[258]. Конечно, их не следовало надевать для работы в поле. Отец купил эту обувь на последние деньги. Ему пришлось залезть в долги, чтобы их приобрести, но он хотел, чтобы люди знали: семья Уэйлона может позволить себе такие траты. Мелкая пыль проникала в них, и пот превращал ее в густую пасту. Но Уэйлон продолжал размахивать мотыгой, срезая сорняки, ковыляя следом за Мэгги в своей наполненной грязью обуви. Был миг, когда он подумал, что ему придется мыть кроссовки под шлангом или протирать мокрой тряпкой — если он их вконец не испортит. Но в следующий момент все изменилось.

Белая рубашка Мэгги сброшена. Она орудует мотыгой в одном только бюстгальтере, голубые чашки которого поддерживают две маленькие выпуклости молочного цвета. Ее кожа очень бледная — из-за щедрого применения солнцезащитного крема — и совершенно чистая. Ни веснушки, ни родинки, совсем ничего. Только синяя точка на плече. Уэйлон видит ее, когда Мэгги отворачивается. Эта точка. Он знает о ее происхождении. Она ему рассказала. Синий шрам пронзает его сердце, словно острый, как игла, карандаш. Он кладет руку на грудь, потом убирает ее, даже смотрит на пальцы, но крови нет. Только Мэгги самозабвенно машет мотыгой, время от времени наклоняясь вперед, чтобы злобно ударить глубоко укоренившийся сорняк.

Действие солнцезащитного крема не всесильно, и ее спина начинает лучиться мягким золотистым сиянием. Позвоночник блестит от пота, его линия уходит в короткие шорты. Ноги у Мэгги молочно-белые, как у молодой оленихи. На бедра и голени налипла пыль — там, где вспотела кожа. Со стороны кажется, будто на них падает тень.

Уэйлон садится между бороздами на залитую солнцем землю. Маленький черный паучок приземляется на колено. Уэйлон глядит на него с ожесточенной, едва сдерживаемой скорбью. Затем паучок исчез. Уэйлон не двигается. Он трет голову, словно хочет привести в порядок свои мысли.

Мэгги бредет по борозде.

— Вставай, ленивая задница, — говорит она. — Не заставляй меня одну допалывать все поле.

Уэйлон оставляет мотыгу лежать в борозде, поднимается с земли и встает перед ней. Она искоса глядит на него, словно дразнит. Повезет — не повезет. Именно в этот миг они становятся единственными людьми во вселенной, но Уэйлон слишком застенчив, чтобы сказать громко то, о чем он шепчет, наклоняясь к ее шее.

Мэгги могла легко проскользнуть сквозь кусты, какими бы колючими и густыми те ни казались, но Уэйлон был похож на большого теленка и спотыкался, идя за ней. Длинная челка, глаза широко распахнуты, губы розовые и влажные, кожа неярко блестит от пота. Наконец она уперлась рукой в его грудь, чтобы заставить остановиться.

— Вот мы и пришли, — проговорила она. — Здесь мое место.

Они стояли под старым дубом, таким огромным, что он заглушал вокруг себя всю остальную растительность. Под ним не было кустов, только длинная бледная трава, на которую они легли.

— Ты любишь меня? — спросил Уэйлон.

— Нет, — ответила Мэгги.

— Ты ведь врешь, да? Ты меня любишь.

— Я же сказала, нет.

Мэгги рассмеялась.