Читаем Лароуз полностью

Миссис Пис указала на потеющее, кричащее и искаженное гримасой лицо на листе бумаги, который медсестра положила перед ней. Это была шкала боли[116].

— Очень плохо, да?

— У меня все тело разламывается, — проговорила миссис Пис. — Просто ужасно. Мне было так хорошо без этих приступов! А теперь я даже не помню, куда положила свои пластыри. Я думала, они здесь, под моими бумагами. В жестяной коробке.

— Где болит сейчас? — спросила дежурная медсестра.

— Здесь, здесь и здесь. И еще голова.

— Это вам поможет.

— Надо сделать укол?

— Да, а еще, как обычно, наклейте пластырь. Помните, что вы должны присматривать за этими лекарствами. Мы можем держать их в сейфе за стойкой.

— Я оставлю себе один пластырь, на случай чрезвычайной ситуации.

— Хорошо, хорошо. Но помните, что никто кроме вас не должен его брать. Это лекарство только для вас. Оно в сто раз сильней морфия, понятно? Морфия.

— Вот что мне нужно.

— Теперь вы уснете.

— Я лучше останусь здесь, в своем кресле. Она придет навестить меня.

— Кто?

— Моя мать.

— О, понятно.

— Вы улыбаетесь. Я вижу вашу улыбку. Но это правда, она придет. После всех этих лет они наконец позволили ей навещать меня.


Я писала наше с тобой имя везде, сказала Лароуз матери. Лароуз, Лароуз и Лароуз. Казалось, это будет продолжаться вечно. Я гордилась своим мастерством и тщательно выводила каждую букву. Я писала имя в потайных местах, которые никто не видел. Я писала свое имя для всех нас. Я писала его идеально, с изящным изгибом букв, как в прописях Палмера[117], скопированных на пятерку с плюсом. Однажды я вырезала свое имя на деревянной поверхности, чтобы оно никогда не стерлось. Даже когда по нему прошлись краской, все равно можно было прочитать: «Лароуз».

Оно было еле видно в общей спальне для девочек в Форт-Тоттене. Потом эта надпись появилась на верхнем торце деревянной двери, на нижней стороне стульев, на полках кладовой в подвале, где меня однажды заперли за пререкания с учителем. Это имя было написано казенным свинцовым карандашом номер два[118] в тетради, ныне хранящейся в Национальном архиве в Канзас-Сити[119]. На швабре, внутри буфета, сверху двери шкафа в Стефане[120]. Под партой и на раме классной доски в Марти[121]. Оно было нацарапано на поросшей травой кирпичной кладке старой электростанции в Уахпетоне[122]

. Оно появлялось в Чемберлене[123], Фландро[124], в Форт-Тоттене и снова в Форт-Тоттене. Мы оставляли свое имя в тех школах и во многих других, вплоть до первой школы в Карлайле[125]. Потому что история детей с именем Лароуз связана с этими школами. Да, мы писали свои имена в местах, где их никогда не найдут, пока сами здания школ не будут разрушены или не сгорят, как все горести и надежды детей, пошедшие прахом и превратившиеся в дым, уносимый к родному дому.

* * *

У Дуги Веддара был старший брат, а у брата были друзья. Они учились не в начальной школе, куда ходили Лароуз и Мэгги, а в младших классах[126] средней школы. Тайлер Веддар, Кертанз Пис, Брэд Моррисси и Джейсон Вильдстранд по прозвищу Багги[127] пытались называть себя «опасной четверкой». Но до сих пор это название воспринимали скорее как шутку. Члены этой компании были тощими, слабыми и отставали в росте. В основном они забавлялись видеоиграми и бренчали на гитарах Кертанза, доставшихся тому от брата. Они раздобыли сборник песен, но не знали нотной грамоты и не умели настраивать инструменты. По их мнению, звук и так был что надо. Дуги открыл брату, как Мэгги пыталась его убить. Тайлер рассказал своим друзьям, и они стали ждать, когда появится возможность с ней поквитаться. Но ничего не получалось. После уроков Мэгги всегда садилась в автобус. Потом она получила роль поющего гриба в школьной постановке, и ей пришлось оставаться на репетиции, после которых ее забирали родители.

Однажды им посчастливилось, потому что ее мать опоздала.

Мэгги ходила по кругу, злилась и пинала опавшие листья. На улице было холодно, грязно и мокро. Ей это не понравилось. Тайлер подошел и спросил участливым голосом:

— У тебя все в порядке?

Он был настолько старше, что она его не узнала.

— Нет, — ответила Мэгги. — Моя мама опаздывает.

— Мы живем вон там, — он указал в сторону гаража, где ошивалась их компания. — Я и мои братья. Хочешь потусоваться с нами, пока твоя мама не приедет? Ты сможешь увидеть ее из бокового окна.

— Не знаю, — засомневалась Мэгги.

— Моя мама там.

— Ну ладно.

Она последовала за ним к гаражу, и они вошли. Там ждали друзья Тайлера. Они неловко обступили ее, а затем Тайлер спросил:

— Хочешь сесть на диван? — Как только Мэгги села, она поняла, что дело принимает плохой оборот. Они зажали ее с двух сторон, пригвоздив к спинке, и Тайлер произнес: — Ты пыталась убить Дуги.

Перейти на страницу:

Все книги серии Литературные хиты: Коллекция

Время свинга
Время свинга

Делает ли происхождение человека от рождения ущербным, уменьшая его шансы на личное счастье? Этот вопрос в центре романа Зэди Смит, одного из самых известных британских писателей нового поколения.«Время свинга» — история личного краха, описанная выпукло, талантливо, с полным пониманием законов общества и тонкостей человеческой психологии. Героиня романа, проницательная, рефлексирующая, образованная девушка, спасаясь от скрытого расизма и неблагополучной жизни, разрывает с домом и бежит в мир поп-культуры, загоняя себя в ловушку, о существовании которой она даже не догадывается.Смит тем самым говорит: в мире не на что положиться, даже семья и близкие не дают опоры. Человек остается один с самим собой, и, какой бы он выбор ни сделал, это не принесет счастья и удовлетворения. За меланхоличным письмом автора кроется бездна отчаяния.

Зэди Смит

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
iPhuck 10
iPhuck 10

Порфирий Петрович – литературно-полицейский алгоритм. Он расследует преступления и одновременно пишет об этом детективные романы, зарабатывая средства для Полицейского Управления.Маруха Чо – искусствовед с большими деньгами и баба с яйцами по официальному гендеру. Ее специальность – так называемый «гипс», искусство первой четверти XXI века. Ей нужен помощник для анализа рынка. Им становится взятый в аренду Порфирий.«iPhuck 10» – самый дорогой любовный гаджет на рынке и одновременно самый знаменитый из 244 детективов Порфирия Петровича. Это настоящий шедевр алгоритмической полицейской прозы конца века – энциклопедический роман о будущем любви, искусства и всего остального.#cybersex, #gadgets, #искусственныйИнтеллект, #современноеИскусство, #детектив, #genderStudies, #триллер, #кудаВсеКатится, #содержитНецензурнуюБрань, #makinMovies, #тыПолюбитьЗаставилаСебяЧтобыПлеснутьМнеВДушуЧернымЯдом, #résistanceСодержится ненормативная лексика

Виктор Олегович Пелевин

Современная русская и зарубежная проза