Ласковый ветер Босфора

В доме было тихо, но это была не та оглушающая мертвая тишина, что преследовала Катю во все три года ее «изгнания». Нет, эта тишина была теплая, уютная, живая. Тишина, иногда нарушаемая приглушенными звуками из другой части дома. Тишина, свидетельствующая о том, что в доме есть люди, но они, эти люди, нарочно стараются не шуметь, не греметь ничем, чтобы не разбудить дорогую гостью. И на Катю от этой тишины, от мягкого солнечного света, проникавшего в окно, от врывавшегося через приоткрытую форточку с улицы аромата цветущего сада снизошло умиротворение. Воспоминание о вчерашнем разочаровании болезненно кольнуло где-то внутри и тут же отпустило. Что бы ни испытывал к ней Эртан, какими бы глупыми надеждами ни тешилась она сама, утро было чудесным, ясным, теплым; Кате уже много лет, может быть, с самого детства, не доводилось просыпаться в атмосфере такого покоя и благоденствия. Все ночные призраки, все мучительные вопросы, не дававшие ей покоя, отошли на второй план, уступив место простой и чистой радости бытия. Катя сладко потянулась и заглянула за маленькую выкрашенную белой краской дверцу, за которой, по ее расчетам, должна была скрываться ванная.

Умывшись и одевшись, Катя вышла в коридор – тоже очень светлый, с лежавшими на полу, напротив высоких окон, солнечными квадратами. Вот теперь уже более отчетливо слышно было, как где-то впереди позвякивают столовые приборы, что-то шкворчит, шипит, и голос Эртана изредка бормочет что-то – очень сосредоточенно, но почти неразличимо. А еще был запах… Запах чего-то горячего, свежего и невероятно аппетитного.

Осторожно ступая босыми ногами, наслаждаясь ощущением нагретых солнцем деревянных половиц, Катя пошла на запах и звук и вскоре оказалась в просторной светлой кухне. Здесь, видимо, тоже все осталось так, как было при матери Эртана. По множеству расставленной тут и там техники, разнообразным кухонным приборам и агрегатам сразу видно было, что женщина, некогда хозяйничавшая здесь, любила готовить и подходила к этому делу с пониманием и фантазией. Развешанные по стенам разнокалиберные сковородочки, шумовки, кастрюльки, поблескивавшие глянцевыми боками из-за стеклянных дверец шкафчиков, наводили на мысль о том, какие сытные, вкусные, ароматные и разнообразные когда-то готовились здесь блюда, какие аппетитные ароматы разносились по дому, сзывая всю семью к столу.

Он, этот самый стол, стоял посреди кухни, накрытый белоснежной скатертью. Стол, будто бы предназначенный для того, чтобы за ним собиралась большая, шумная и дружная семья. Сейчас он уже уставлен был разнообразными яствами – тарелками с нарезанными сырами, колбасами, овощами и фруктами, блюдом со свежей выпечкой, сверкающими в солнечных лучах стеклянными плошками, в которых золотились мед и разные варенья. А чуть поодаль у плиты колдовал Эртан – в голубом фартуке, повязанном поверх светлых летних брюк и белой футболки. Обернувшись на стук шагов, он взглянул на Катю, улыбнулся и поприветствовал ее:

– Доброе утро! Прошу к столу, почти все готово.

Опустившись на один из стоявших у стола стульев, Катя в ошеломлении наблюдала, как Эртан, сыпанув каких-то специй в сковороду, помешал там что-то, в задумчивости прищелкнул языком, а затем выключил огонь и переложил из сковороды в тарелку громадную яичницу с помидорами, перцем и кусочками еще каких-то овощей. Вскоре тарелка уже оказалась перед ней, следом появилась и тонкостенная фарфоровая чашка, в которой плескался густой пахучий черный кофе.

– Сливки? – спросил Эртан и, не дождавшись ответа, поставил на стол маленький расписной кувшинчик.

У Кати болезненно сдавило горло. Господи, ведь она никогда… Ведь ее никогда… так… За что? Почему? Ее – старую, страшную, никому не нужную, пьющую, скучную, всеми преданную… Почему он, этот прекрасный мужчина, этот красавец с лицом и телом греческого бога, этот великолепный актер, за которым гонялись по улицам восторженные поклонницы… Почему он так о ней заботился? Привез к себе в дом, дал выспаться, не позволяя никому ее тревожить, а теперь встречал роскошным завтраком, который сам приготовил? Чем она заслужила такое? Ведь, кажется, вчера стало очевидно, что как женщина она интересовать Эртана не могла. Однако же… Однако же вел он себя как влюбленный мужчина…

– Спасибо… – прошептала Катя еле слышно, сердясь на внезапно изменивший ей голос. И, кашлянув, спросила:

– Где ты научился готовить?

– Это от мамы, – открыто и ярко улыбнулся Эртан. – Хорошо спала? – А затем вложил Кате в руку тяжелую вилку, украшенную замысловатым узором. – Давай же, ешь скорее. А то остынет.

За завтраком и после, когда они вышли из дома в нежащийся в лучах утреннего солнца сад, Эртан рассказывал Кате историю этого места.