Ласковый ветер Босфора

Катя прождала Эртана в зале около получаса. Давно уже разошлись занятые в сегодняшней сцене актеры, попрощались с ней световики, звуковики и другие члены труппы, а Озтюрка все не было. И Катя отправилась его искать. Прошлась по коридорам концертного зала, побыстрее проскочила мимо кабинета Килинча, не желая снова вступать в дискуссии с исполненным фальшивого сочувствия к ее заблуждениям продюсером.

Эртана она обнаружила в опустевшей гримерке. Он сидел за столиком у зеркала, бессильно уронив голову на руки и сжав ладонями лоб. И во всей его фигуре, какой-то изломанной, угловатой сейчас, было столько боли и отчаяния, что у Кати снова заныло в груди. С тех пор, как они с Эртаном сблизились, она уже не раз убеждалась, что этот человек был не просто очаровательным, доброжелательным и всегда веселым балагуром. Нет, Эртана порой терзали внутренние демоны пострашнее, чем у многих. Катя не всегда понимала их природу. Вот и сейчас не могла точно сказать, что такое с ним произошло. Отчего он вдруг стал похож на птицу с переломленным крылом? Так подействовала сцена, которую они сегодня репетировали? Или, может быть, он уловил ее, Катино, настроение? Каким-то чутьем угадал, что она сегодня прощается с ним, со всей этой сказкой, с внезапно захватившей ее и увлекшей своим бурным потоком жизнью?

– Эртан, что случилось? – негромко окликнула Катя, входя в гримерную и прикрывая за собой дверь.

Он вздрогнул, видимо, глубоко погрузившись в свои мысли, не слышал, что она вошла. Катя не видела его лица, лишь поникшие плечи и напряженную шею с трогательно выступающим позвонком.

– Может быть, он был прав? – выговорил Эртан, не оборачиваясь, словно продолжая какой-то диалог с собой. – Азазелло… Может быть, истинно свободными можно стать только после смерти? Только тогда мы сможем по-настоящему быть собой?

Он приподнял голову, и Катя увидела в зеркале его измученные, больные глаза.

– Эртан, не пугай меня… – через силу выговорила она, шагнула ближе и, протянув руку, коснулась мягких каштановых прядей у него на затылке.

– Без всех этих душащих нас обязательств, связей, ограничений, условностей, – продолжал Озтюрк, словно бы не слыша ее. – Как это он говорил? «Разве для того, чтобы считать себя живым, нужно непременно сидеть в подвале, имея на себе рубашку и больничные кальсоны? Это смешно!»

– Перестань же! – с испугом выговорила Катя.

Обошла Эртана так, чтобы оказаться с ним лицом к лицу, приподняла его голову за подбородок и заставила взглянуть на себя.

– Не нужно говорить о смерти. Вспомни, ведь Мастер завершил свой роман. А ты… ты свой земной труд еще не закончил. У тебя еще столько всего впереди, – наклонившись, она коснулась губами Эртанова лба, глубоко вдыхая его удивительный запах, тот сандаловый дурман, что когда-то вскружил ей голову на балу у Мустафы, горячо зашептала ему в волосы: – Ты молод, Эртан. И невероятно талантлив. Мир еще даже не видел того, на что ты способен на сцене. По-настоящему ты только начинаешь свой путь…

– А помнишь, как на той первой репетиции у меня сломался наушник? – сказал вдруг Эртан, тряхнул головой и рассмеялся, легко, весело, в который раз поражая Катю тем, как мгновенно сменялось у него настроение. – За кулисами музыки не было слышно, и я никак не мог выйти на нужный такт. Ты еще так рассердилась тогда, решила, что я нарочно тебя довожу.

И Катя, выпрямившись, тоже засмеялась с облегчением. Эртан поймал в воздухе ее руку, прижал ее к губам и прошептал:

– Прости… Что-то меня пробрало сегодня. Тяжело бывает выходить из роли, возвращаться в реальность.

Он вскочил на ноги – плавным стремительным движением, как умел только он, – и, уже снова энергичный, полный жизни, добавил:

– Меня вечером пригласила на ужин сестра. Поедешь со мной? Я так давно мечтал вас познакомить…

И Катя, так и не решившись сообщить ему о скором отъезде, радуясь, что его странное настроение отступило, и не желая терять ни минуты, что еще можно было провести вместе, кивнула:

– Конечно, поеду.

Дом у сестры Эртана Небахат, располагавшийся в районе Бакыркой, оказался красивый, но совсем не похожий на уже знакомое Кате родовое гнездо, где выросли все младшие Озтюрки. Все здесь было отделано по последнему слову дизайнерской мысли – высокие потолки, хромированные колонны, много стекла, света и воздуха.

Сама Небахат, моложавая женщина чуть за сорок, одетая в неброские, но определенно очень дорогие вещи явно не турецкого происхождения, красивая какой-то спокойной, зрелой, благодушной и уверенной в себе красотой, встретила Катю очень тепло.

– Здравствуйте! – сказала она по-английски, встречая гостей в просторной прихожей. – Вы, значит, та самая русская режиссер, давшая Эртану возможность сыграть роль, о которой он мечтал с детства? Он столько о вас рассказывал, я так рада, что нам наконец-то удалось познакомиться.

Сам Эртан, едва войдя в дом, тут же обнял сестру, заговорил с ней по-турецки, кажется, назвал каким-то смешным «домашним» именем.

– Benim minik kedim, – удалось разобрать Кате. – Моя маленькая кошечка.