Ласковый ветер Босфора

– Вы меня простите, Катерина, я ведь понимаю, почему вы так превратно истолковали мои слова. Озтюрк-бей, он… Он поразительный человек, вы согласны? Не просто выдающийся актер, хотя, безусловно, здесь я снимаю перед ним шляпу. Но он еще и на редкость притягательная личность. Поверите ли, мне еще не встречались на жизненном пути люди, которых ему не удалось бы расположить к себе. Не подумайте, я вовсе не хочу сказать, что он – какой-то ловкий интриган, использующий всех в своих целях. Нет, в нем просто от природы столько искреннего интереса к ближним, понимания, терпения, любви к каждому – даже самому непримечательному существу, что к нему тянутся все: и дети, и животные, и, конечно, мы, люди… И я понимаю, что нечто подобное произошло и с вами, вы очень привязались к нему, может быть, даже… полюбили, – осторожно выговорил он, – но… Вы же опытный, умный… я бы даже сказал, мудрый человек, Катерина. Вы понимаете, что все это – лишь иллюзия…

Катю же от слов Мустафы захлестнуло смесью каких-то и ей самой не до конца понятных эмоций. Был тут и гнев на осмелившегося копаться в ее интимных чувствах и читать ей нотации бесцеремонного продюсера. И испуг от того, что эти ее чувства впервые вслух назвали тем словом, которое она до сих пор боялась произнести даже мысленно. И досада на саму себя – за то, что движения ее души, оказывается, так очевидны, невооруженным глазом видны любому, кто возьмет на себя труд присмотреться повнимательнее. И смутное, скребущее чувство безысходности от осознания того, что Мустафа прав. Ведь в глубине души она и сама понимала, что никакого будущего у них с Эртаном нет. И чем бы ни было то удивительное, теплое, светлое, что связало их вместе, вскоре ему неминуемо придет конец.

Кате удалось все же взять себя в руки и ничем не выдать охвативших ее чувств.

– Благодарю за заботу, – сухо отозвалась она. – Однако же вы зря беспокоитесь, Мустафа, какие бы отношения… – это слово она чуть подчеркнула голосом, позволив себе такую мелкую слабость – мстительно поддразнить влюбленного продюсера, вероятно, все продолжавшего считать, что выплатил за Эртана выкуп, а потому имеет на него все права, – какие бы отношения ни связывали меня с мистером Озтюрком, на наши с вами деловые договоренности они не повлияют. Свое решение относительно даты отъезда я сообщу вам в ближайшие дни. А теперь, извините, мне нужно идти в зал.

Репетиции уже шли при полностью готовых декорациях. Банкетка, некогда изображавшая то скамью на Патриарших, то кресло Пилата, то койку в психиатрической лечебнице, давно сгинула за кулисами. Специально подогнанный под нужды спектакля механизм позволял за несколько секунд менять сценическое пространство, перестраивать с виду громоздкие крепкие конструкции. И сейчас, когда Катя спустилась в зал, перед ней предстал подвальчик на Арбате, сработанный настолько искусно, что, казалось, можно было услышать потрескивание огня в печке, ощутить запахи дерева, толстых старинных книг и вползавшей в окно сырости от надвигающейся на Москву первой весенней грозы. За распахнутыми створками виднелось буйство сирени и нижние этажи обрамлявших двор домов. На круглом столе перед окном накрыт был ужин, а по застеленному вытертым ковром полу разложены были рукописи.

Катя, все еще взбудораженная, выбитая из колеи разговором с Мустафой, заняла свое место в зале и, почти даже не взглянув на актеров, через силу объявила в микрофон:

– Начинаем!

Не прошло и нескольких секунд, как застывшая, безжизненная, хоть и на редкость искусно сделанная картинка на сцене ожила. Катя еще с первых шагов своей режиссерской карьеры не переставала удивляться этому чуду. Как так получалось, что в ее силах было наполнить игрушечный бутафорский кукольный домик на сцене жизнью? Заселить его настоящими людьми, живыми, дышащими, улыбающимися и страдающими? Как удавалось придать тяжести и объема легким картонным и пластиковым конструкциям? Как получалось превратить нечто искусственное в реальное? Наверное, эта магия и была тем, что больше всего привлекало ее в профессии, не давало жить в отрыве от нее…

Лишь мимолетное мгновение, один взмах ресниц – и вот на полу в комнате уже сидит Маргарита, укутанная черным плащом. А рядом с ней, примостившись на краешке кресла, все о чем-то беспокоится, тревожно поглядывает на окно и машинально потирает руки Мастер, облаченный в больничную пижаму.

– Ты знаешь… – заговорила Нургуль.

И Катя отметила про себя, что, несмотря на клиническую профнепригодность звезды Ютюба, несмотря на сложности в личной жизни, в последние недели мешавшие девушке как следует отдаваться работе, ей все же удалось сделать из нее более-менее приличную Маргариту. Вот такая, застывшая на полу, не суетившаяся, не пытавшаяся изображать великие чувства, просто потерянно смотревшая в зал своими оленьими глазами, Нургуль была очень хороша.