Лебяжий

– Я приду завтра, Юленька, – машинально повторил Ганин и, высоко вскинув голову, четко и прямо вышагивая, пошел по коридору. А пол колыхался под ним, а стены то наваливались вдруг на самые плечи, то опрокидывались обратно. И куда-то исчезла огромная входная дверь. Куда же она исчезла? Она слева была... Нет, кажется, справа...

Раиса, догнав его, взяла под руку и вывела к машине. Толя, ждавший у подъезда, поспешно отворил дверцу. Ганин растерянно остановился, совершенно не понимая, зачем эту дверцу открыли.

– Садитесь, Андрей Андреич, – сказала Раиса и, зачерпнув горстью снегу, приложила к его влажному лбу.

«Снег-то какой горячий!» – отметил Ганин и, вежливо отстранив Раису, спросил у шофера:

– Что у нас дальше?

– Прилетел второй секретарь обкома... он знает об всем... Просил выразить вам сочувствие.

– Где он остановился?

– Внизу, под вами. Поедем к нему?

– Нет, нет, – покачал головой Ганин. Без Юльки дом этот стал ему ненавистен. – Сначала на стройку.

«Ужасно! Как это все ужасно!» – Раиса передернула плечами и прошла через двор. Станеев и Степа все еще сидели около Наденьки.

– Его нужно увести, – сказала Раиса, тронув посеревшие от седины волосы Станеева. – Очнись, Юра! Давай уведем его ко мне. И ты у меня останешься...

Станеев поднял на нее вывернутые от боли глаза, и ей нестерпимо захотелось поцеловать эти печальные, бесконечно добрые глаза и прижать к груди его поседевшую за день голову.

«Я баба, – вздохнула Раиса. – Я всего только баба».

Солнце в лесу пробивалось редко. Мели метели, свирепствовали холода. Избушка Станеева в углах промерзла, окна застыли, а у порога висели синие бугристые сосульки, которые оттаивали, текли на пол, когда в жилище становилось тепло. А потом они нависали еще сильней. Зима эта началась рано, в середине сентября, и будет тянуться бесконечно долго, уныло. Однако такой счастливой зимы Буран не помнит. Он до краев переполнен невиданным счастьем, которое пришло в лес вместе с маленькой Саной. Она подросла, но все также шаловлива и проказлива. Буран изредка наказывал ее, но чаще – для вида, учил добывать пищу, знакомил с лесом. Ноги с каждым днем крепли, наливались силой, и в груди уж во время бега не покалывало. Хотя, конечно же, за Бураном не угонишься. А он забудется иногда, как брызнет в азарте за какой-нибудь живностью и оставит свою подружку далеко позади. Потом он воротится, поделится добычей. А если погоня затягивалась, Сана возвращалась домой одна.

А дома угрюмый, вечно задумчивый хозяин. Он что-то пишет, звенит кольцами, заготовленными для зверей и для птиц, или просто сидит у заледеневшего окошка. Сана приляжет в углу и, словно маленькая старушка, вздыхает, сочувствуя человеческой тоске. Ей подчас невмоготу от чужой тоски и безысходности. «Ведь прекрасно вокруг! Весело! И Буран есть, вон он какой заботливый! И лес замечательный! Чего же еще-то?»

Повздыхав, Сана начинает играть с собственным хвостом. Сана красива, с волнистой чистой шерстью, с милейшими длинными ушами, чуточку великоватыми для маленького роста лапами, а вот хвост подгулял. Ну прямо совсем крысиный хвост, длинный, голый, вовремя не отрубленный, бесстыдная нагота которого Сану всегда раздражает. Она гоняется за хвостом, повизгивает и забывает о причинах, вызвавших ее злость. Подолгу Сана не умеет сердиться даже на себя самое. А на других так вообще не сердится. При чем здесь другие, кто бы они ни были – люди или звери? Если что-то плохо вокруг, нужно постараться, чтоб стало лучше, и не ждать, когда тебе об этом скажут. Ведь вот старается же Сана, неунывающая собачонка. Она могла бы сейчас лежать и грустить, вместо того чтоб кружиться, шлепать по полу мохнатыми коричневыми лапами. Скоро прибежит Буран, и будет еще веселей. Да вот он, уж в дверь скребется.

Сана ткнула носом задумавшегося хозяина. Тот длинно вздохнул и отвлекся от своих, наверное, очень важных мыслей.

– Опять? – пасть Бурана была в крови. Хозяин не столь больно, сколь обидно толкнул ногой волкодава. Буран заворчал и оскорбленно отпрыгнул. Он не желал, чтоб его наказывали при подружке. Он вообще не желал терпеть ни за что какие-либо наказания. Если ты человек и, следовательно, умное существо, то прежде подумай, а уж потом давай рукам волю.

Пес отошел, лег на подстилку и положил голову на вытянутые лапы. Сана подбежала к нему и принялась слизывать в углах рта загустевшую кровь. Эта кровь пахла зайцем. Буран, верно, припрятал в снегу и для нее лакомый кусочек. Он, бедный, много бегал, прежде чем загнать зайца. Волкодав не гончая: на ходу быстр, однако не слишком увертлив. Но для подружки своей постарался.

Заглушив обиду, волкодав толкнул лапами тяжелую отсыревшую дверь и позвал с собой Сану. Ну так и есть: под елкой свежий сугробчик и следы.