Лебяжий

«Все. Хватит об этом!» – приказал себе Ганин и крикнул радисту:

– Если увидите людей – сядьте.

– Одного вижу. Идет вдоль зимника на лыжах, – передал радисту командир вертолета. – Садимся?

«Это, наверно, тот... Станеев», – выглянув в иллюминатор, подумал Ганин и покачал головой.

Вертолет пролетел над речкой, выписавшей тут замысловатую кривую, миновал островок, пятнистое ржавое болотце и вскоре оказался у границы заповедника. С краю, почти неразличимые на снегу, ютились березки и, словно нищенки, просили пустить их в лес, но лес охраняли хмурые лапчатые ели, мощные горделивые лиственницы.

– Вон они, голубчики! – показал радист, увидав на старом полуразрушенном мосту санный караван.

Вертолет приземлился.

На льду тарахтели три трактора, от каждого трактора к саням тянулся трос – поводки, которые удерживали груз на мосту. По настилу, впереди тягача, пятился человек и знаками и осипшим голосом указывал направление движения. Промасленная шуба его была распахнута, с плеч за спину свисал толстый мохеровый шарф.

– Не суетись, Валя. Не суетись! Стоп! Чуток вправо! – приговаривал он и вытирал со лба пот. Почти все двести километров от Тарпа он прошел так же вот, задним ходом. Это была последняя трудная переправа.

В кабине сидел знакомый Ганину губастый парень. Цигейковая заношенная шапчонка задрана на затылок, лоб напряженно наморщен, сощурены острые внимательные глаза.

«Боится, наверно», – подумал Ганин и ободряюще подмигнул трактористу. Тот заморгал ответно обоими глазами, рванул рычаги неосторожно – трактор дернулся и чуть больше взял влево, под уклон. Настил под гусеницами прогнулся и затрещал.

– Назад, Валя! Назад! – закричал, замахал руками Ленков и кинулся к трактору. Проломив прогнившие, источенные временем бревна настила, трактор сползал вниз, на лед. Тракторист все еще улыбался, еще не осознал всей опасности. Он включил заднюю скорость, а трактор тащило вперед, вниз. «Амба! – взглянув в пролом, ужаснулся он. Лед бугрился торосами внизу, метрах в пятнадцати. – Разобьюсь в лепешку!»

– Прыгай! Прыгай! – закричали Ганин и все, кто оказался поблизости. Мошкин, почти не сознавая, что делает, отпихнул ногой дверцу, схватился за скобу, но выпрыгнуть не успел. Трактор, оборвав трос, рухнул на лед, проломил его и ушел на дно. На льду осталась сорванная дверца, а в черной майне клокотала вода. Схватив с саней длинный с железным крючком багор, Ленков прыгнул с моста в сугроб, увяз в нем, с матерками выбрался и побежал к майне. По краю майны сползал трос. Ленков машинально ступил на него – трос замер. Из воды показалась красная, словно ошпаренная рука. Пальцы, как клешни, вцепились в трос, медленно перехватились, и Ленков потянул за трос, боясь, что руки Мошкина, потерявшие чувствительность, могут расцепиться и соскользнуть. Вот и вторая рука показалась, затем голова все в той же шапчонке, чумазое лицо с испуганно вытаращенными и часто моргающими глазами.

– Держись, Валька! Держись! Я щас! – приговаривал Ленков дрожащим от волнения голосом. Став на колени, он схватил Мошкина за воротник, подтянул ближе и, взяв под мышки, выволок из майны.

– Бегом в вагончик! – приказал Ганин, толкая парня в мокрую спину. – Бегом!

– Там, это, – отряхивая шапку о колено и брызгая ею на стоящих около майны людей, не попадая зуб на зуб, косноязычно говорил Мошкин. – Там тррр... трос не упустите!

– Беги, тебе сказано! – незлобиво выругался Ленков. – А мы как-нибудь сами сообразим, – и сам повел «утопленника» к вагончику, который тащился за санями и в котором теперь отдыхала вторая смена.

Насухо вытеревшись и переодевшись в теплое белье, натянув свитер и ватные брюки, Мошкин забрался в пуховый спальник, но все еще щелкал зубами и ждал чего-то от бригадира.

– Грелочку, Валя... грелочку под себя, – налив кипятку в грелку, сказал Ленков. Мошкин отвернулся и надул толстые губы.

– Зажал, да? Эх, ты! Друг тоже! – обиженно пробормотал он.

– Не бухти, Валя, – плеснув в колпачок спирту из неприкосновенных запасов, усмехнулся Ленков. – Грелка для подстраховки.

– А, тогда другое дело, – заулыбался Мошкин и одним махом осушил колпачок.

– А ты скупой, бригадир! – сказал Ганин, доставая свою фляжку. – На, Валентин, погрейся.

– Будешь скупым! – ответил Ленков. – Семь суток в пути... За это время всякое может случиться... Ну, что делать, братва? – разбудив отдыхающую смену, спросил он.

Ганин не вмешивался, предоставляя им решать все самим.

– Изладим мост и – дальсе, – откидывая капюшон теплой малицы, быстро отозвался ненец. Волосы его были густы, жестки, побиты легкою сединой. – Сё мозги-то студить?

Шипящих он не выговаривал, и потому слова с шипящими произносил мягко: «сё», «дальсе».

– Легко сказать, Вэль, изладим... Ладить-то не из чего, – задумчиво качнул головою Ленков.

– А это сё, не дерева, сё ли? – На противоположном берегу раскинулся на многие километры лес, но все знали, что он заповедный. Об этом сообщалось недавно в областной и в местной газетах.

– За те деревья, Вэль, с нас головы поснимают.