Лебяжий

– Свежо, уважаемые? – спрашивал он с ехидцей, видя, как некоторые корчатся и щелкают зубами, похлопывая рукой об руку. – Вы пробыли здесь тридцать одну минуту. А люди сутками мерзнут. Обеспечьте их куревом, горячим кофе или чаем. Ясно? А вон тому, маленькому, в очках... вместо чая литр топленого молока.

– Да молока нет во всем поселке, – заикнулся Лукович. – Получаем только для детсадов.

– Найдешь. Ясно? Вопросов нет. Комсомол! – окончив летучку, он поманил к себе совсем еще молодого, но уже заимевшего брюшко начальника штаба ударной стройки. – Нужна световая газета. Сделаешь?

– Если нужна – разобьюсь, но сделаю.

– Разбиваться не надо. Но к пятнице газета должна действовать. Первым отметишь в ней комсомольца Нохрина. Ясно?

– Да он не комсомолец, Андрей Андреич! Он же из бичей...

«Антей» взлетел и, сделав круг над островом, едва заметно качнул крыльями; Ганин махнул ему благодарно рукой и, опустив голову, пошел к машине.

– Андрей Андреич, – окликнул его Сурин, подбегая к машине. Ганин все еще не навестил Юльку, а эти люди, кажется, не дадут ему отлучиться. – Где-то застряла бригада Ленкова...

– Ну и что?

– То, что я отправил их в Тарп. А до Тарпа по зимнику, как вам известно, около двухсот километров... и – пятьдесят шесть мостов.

– Когда они должны быть здесь?

– По моим подсчетам, тридцатого. Сегодня второе... Нет людей, и нет котлов. Под угрозой график...

– Я, кажется, предупреждал, что заявки надо составлять с опережением. Предупреждал или не предупреждал? – сорвался на крик Ганин. Нервы, натянутые как струны, не выдержали.

Сурнин, влюбленный в своего начальника, отвечал ему таким же нарочито дерзким криком:

– Говорили, так что? Я составил, а инженер Мороз, как видите, вносит свои коррективы.

«Покричи, поругайся, – думал он, вызывая Ганина на стычку. – Может, тебе станет легче?» Но Ганин понял его, криво, одним уголком рта усмехнулся и отпустил, сказав, что через полчаса вернется и сам вылетит в Тарп.

Котлы для главного корпуса, уже обмурованные, обвязанные, полностью готовые к монтажу, приходили с завода-изготовителя в Тарп. Там железная дорога кончалась. И дальше их доставляли санным обозом. Обоз застрял, и надо выяснить, почему он застрял. Но это потом, потом. А сейчас ждет Юлька.

– Я знала, что ты сегодня придешь, – сказала она. В палате были Раиса и Витька.

– Кто тебе сказал? – выгружая из портфеля ананасы и книги, улыбнулся Ганин.

– Никто. Просто чувствовала. Мне уже разрешили ходить, – она потрогала костыли, стоявшие подле кровати.

– Вот и прекрасно. Довольно бездельничать. Займись немецким. Я привез тебе пару каких-то монографий. Об импрессионистах, кажется.

– Ты даже не посмотрел, о ком?

– Главное, что они на немецком. Полистай. А ты, Виктор, растребуши ананасы. Пока, Юленька. Вечером загляну снова. Раиса Сергеевна, у меня к вам дело.

– Прошу, – улыбнувшись Юльке, сказала Раиса. Ночью у нее была очень сложная операция, но операция кончилась благополучно, и Раиса была довольна. Незадолго до прихода Ганина у ней был разговор с Юлькой.

– Вы знаете, Раиса Сергеевна, – сказала Юлька, когда они остались одни, – мой папка вас любит. У него на столе ваша фотография.

– Нет, – покачала головой Раиса, хотя оценила Юлькину попытку: не всякая дочь отважится отдать своего отца чужой женщине. – Твой папка любит только тебя. И я ему вовсе не нужна.

Юлька сделала вид, что поверила. Но она была женщиной и никогда не договаривала до конца. Раиса тоже была женщиной, старше годами и, значит, опытней. Она не стала рассказывать Юльке, как Ганин предлагал выйти за него замуж, а получив отказ, самоуверенно заявил: «Вы будете моей. Учтите это. Я слов на ветер не бросаю».

– Я люблю вас, Раиса Сергеевна, – сказал он, едва перешагнув порог ее кабинета. – Я люблю, но сейчас это не важно... забудем. Прошу об одном, поддержите Юльку ради всего святого. Помогите ей выпрямиться!

– Не надо видеть в ней жертву. Она сильная девочка. Так что не отравляйте ей жизнь сочувствием.

– Я как раз тревожусь о том, что моего сочувствия ей не хватает. Вы же знаете, я постоянно занят...

– Не тревожьтесь, Андрей Андреич. И – живите как жили, – сказала Раиса и спохватилась. Хотела сказать: работайте, не падайте духом. А вышло не то. Но Ганин понял ее верно.

– Как жил – не выйдет. Нет, не выйдет, Раиса Сергеевна. Был я недавно в Художественном театре. Там барончик один мечтал: вот-де через пять – десять лет все будет проще. Люди начнут летать на воздушном шаре, поймут тайну шестого чувства и все поголовно будут счастливы. Уж на Луне побывали, лазер изобрели и прочие тайны постигли, а проще не стало. Наоборот, сложней стало...

Об этом он думал, когда летел вдоль зимника в Тарп. И еще о том, что теперь из всех женщин для него существует одна Юлька, которой Ганин посвятит остаток своей жизни. Он отдаст ей все то, что не успел в суматохе дней отдать Юлии Петровне, перед которой бесконечно виноват. И то, что произошло с Юлькой, быть может, возмездие! Ведь должен же человек расплачиваться за все им содеянное. Время бросать камни, и время собирать их...