Лебяжий

– Еще бы! Без этого жить не стоит, – улыбнулся Мухин и вновь осудил себя за то, что превратил жену в красивую безделушку. Она что-то делала, верно, в медпункте, придумывала всякие занятия дома, да разве ей это надо? Силы-то вон какие бурлят! А я не нашел им применения. Глупец, глупец! Если б отвоевать у смерти несколько лет! Прости меня, милая, прости! Я самый настоящий страус. Это ты точно подметила.

– Очень-то там не рискуй, Ваня! Держись от пекла подальше! – наказывала Раиса.

– Где уж там! Мне и шагу шагнуть не дают без надзора! Еще немного, и в вату закутают.

– За тобой углядишь... Ваня, серьезно, будь осторожен. Или, смотри, запру на замок!

– Само собой, Раечка, само собой! Ну, до вечера, если не исчезнешь.

– Мы, как бродяги теперь, без крыши... – рассмеялась Раиса.

– Надо будет упасть Мурунову в ноги. Пусть выделит шалашик.

Зачем он помянул Мурунова? Зачем? Неужели что-то заметил? А что, собственно, замечать? С Муруновым у меня нормальные служебные отношения. Я с ним вежлива, как и полагается. Он со мной холоден... даже, пожалуй, подчеркнуто холоден. Сейчас вот отчитал ни за что. Или, скорее, за то, что увидал с Юрой. Ну вот, дура баба! Высосала из пальца какой-то интим! Дура баба!

Всячески отругав себя, Раиса принялась расспрашивать женщин, не хочет ли кто из них улететь на Большую землю.

– Ой, що вы, Раиса Сергеевна! – закудахтала Стеша Лукашина. – Я своего чоловика не кину. Та и загасят цей бисов фонтан!

Эта женщина привыкла к цыганской жизни, к перелетам, к переездам, к кострам, к палаткам, к консервам и комарам. Ей не нужно объяснять, почем фунт лиха.

– Это окончательно?

– А як же ж? Знала, куды ихала... – И вдруг спохватилась: – Ой, мамочки мои ридные! Я ж от Серафимы цидулку получила! Тут и Степанова цидулка... Павло не велел показывать... щоб Максимыча не взбулгачить.

«А глазки мои тютю, понял. Пишу на ощупь. Не очень-то это ловко, Паша, – извещал Степа. Буквы разбегались вкривь и вкось, и каждая строчка свидетельствовала об отчаянии. – Пока лежу... решаю, куда податься. К вам все семафоры перекрыты. Тут Серафима ошивается. Вместо сиделки, понял. Гоню ее от себя. Пускай ищет зрячего. А Наденьке... ей лучше быть с матерью. Такие вот пироги, кореш. Разошлись наши с тобой дорожки; куплю пуделя, шарманку и, как в старину убогие, пойду на панель. Голосишко пока еще не пропал. Пою тут хворым, чтобы носы не вешали. А сам слинял. Ну, кланяйся, Паша, всем знакомым. А Юре Станееву наособицу».

Дальше следовала приписка Симы: «Знаю, не до нас вам теперь, но может, кто выберет минуту и отругает его? Капризный стал и на слезу податливый. Днем держится, ничего, а вечером водки требует. Тоскует по острову. Да и по белому свету. В глазах-то черно. Поругайте его хорошенько: держись, мол, Степан, и все такое. Это поможет. Я бы и сама поругала, да язык не поворачивается. Склоняю его жить вместе. Дом-то стоит, хозяина ждет. Он вроде бы согласится, а потом опять в амбицию. Наденька при нем неотступно, и сама я тут часто ночую. Уж вы поругайте его, поругайте...»

– Нескладно у них вышло, – письмо Степы произвело на Раису гнетущее впечатление. Кого винить в случившемся? Симу? А разве ее вина, что Степа ослеп?

– Образуется, Рая, – всхлипнув, сказала Стеша. – Образуется...

Говорила не только о Степе. У каждого были свои неурядицы. А у всех вместе одна большая беда – остров.

Раиса улыбнулась. Большие неличные хлопоты и последние изменения, происшедшие в жизни, заглушили тревогу за Ивана, тоску по материнству. «Все это утрясется... утрясется, – думала Раиса. – А Степе я сегодня же напишу. Ух, и задам я ему перцу!»

От Стеши направилась к Татьяне Борисовне. Увидав ее, поразилась случившейся перемене. Радистка растолстела, стала медлительна в движениях, экономна в словах. Волосы были забраны аккуратным узлом, теплый нежно-розовый цвет платья делал ее женственней и мягче. На бледных, теперь округлившихся щеках пробился характерный предродовой румянец. «Вот кому надо уезжать!» – усмехнулась Раиса.

– Куда ж я поеду? – Татьяна Борисовна покраснела, боясь, что ее неправильно истолкуют, и закашлялась.

– Простыли? – Палаточка не очень-то грела. Женщина сидела на раскладушке, укутавшись пледом. Около ног лежал пес.

– Курить бросила. Говорят, во время беременности вредно. Правда?

– В общем, да. Кого же вы заказали?

– Не все ли равно? Лишь бы человек...

«Интересно, от кого? – подумала Раиса. – В конце концов так ли уж это важно? Это дурочке счастье выпало! Будет маленький человечек, милый, улыбчивый лепетун... Господи, как ей повезло!»

Раиса переселила Татьяну Борисовну в новый вагончик, помогла перенести вещи.

– Если вам будет трудно – скажите. Подыщем замену.

– Какие тут трудности? Мне до декрета больше двух месяцев. Потом образуется.

«Они словно сговорились!» – подумала Раиса. Тепло усмехнулась. Может, впервые за время знакомства она почувствовала к этой женщине некоторую симпатию. Верно говорят: люди узнаются в беде. Вот и в Татьяне пора испытаний пробудила лучшие человеческие качества. Интересно, бывает у нее Горкин?