Лебяжий

– Управление? – потеряв и снова нащупав в хаосе звуков, летящих по проводам, своего абонента, обрадованно вскричал Енохин. – Ну слава богу, воскресли! Это вы шутить изволите. Мне не до шуточек. Не до шуточек, говорю! Все счета арестованы. Рабочие три месяца... три месяца, повторяю, сидят без зарплаты. А как вы думали? Конечно, уходят. Не за красивые же глаза им работать. Нет, снова водичка. Ну, минеральная. Хоть сейчас курорт открывай... для руководящей верхушки управления. Что? Будет и нефть, не все сразу. Теперь интересуюсь: куда двигать? Податься куда бедному крестьянину? В Килим? Не хотелось... Да и ледостав остановить может... – Он хитро подмигнул прислушивающемуся к его репликам Пронину и уступчиво согласился: – Будь по-вашему, поплывем. А вы деньжата нам шлите... и соляр.

Швырнув трубку, разъяренно просипел:

– Дурак бархатный! Не человек, а кошкина песня.

Пронин оставил свою собеседницу, подошел к начальнику партии, тот отдувался, осторожно тер надсаженное горло.

– Ну что, Афанасьич?

– В Килим загоняют.

– Так это же велликолепно! – восторженно подхватил Олег. – Я ждал, что вообще все прикроют.

– Не каркай! – резко оборвал его Пронин. – Накаркаешь на свою голову.

– Теперь уж нас вряд ли чем испугаешь. Лисы травленые, – усмехнулся Енохин и опустил тяжелую голову. Голова гудела: слишком много свалилось на нее за последнее время. А годы немолодые, пора бы и на покой, в какой-нибудь тихий городишко, к речке, к лесу поближе. Собирай грибы, ягоды, рыбку лови и получай персональную... чего лучше-то?

– Река бы не подвела, – встревожился Пронин и многозначительно посмотрел на начальника партии. Тот ожил, поднял голову.

– Река?! Да, возможно. Река с указаниями начальства не считается.

Олег вынул из кармана трубочкой свернутый журнал, подал Енохину:

– Не читали, Андрей Афанасьевич? Опять нас щиплют. Некто Полонский. Зло, но... не слишком грамотно.

– Я с этим молодчиком пять лет на одной кафедре бок о бок работал. Главное его достоинство – гибкий позвоночник. Ну и, пожалуй, еще высокочувствительный нос. Все прочее к науке не имеет ровно никакого отношения, – Енохин, не читая, ткнул пальцем в статью и вернул журнал Олегу.

– Дай сюда, – сказал Пронин. – Я эти статейки до лучших времен хранить буду. Сгодятся... для высокочувствительных носов.

Он хлопнул журналом, точно носы эти были уже перед ним, а сам он и все его товарищи отмечали нелегкую, но честно завоеванную победу. Делалось это скорее для Енохина, который вдруг сдал на глазах, за несколько минут согнулся и постарел. Что-то гнетет его, помимо всех сопутствующих неудач. Или так сильно подействовал разговор по телефону? Пора бы привыкнуть и относиться к этому философски.

В живом виде начальство вряд ли сюда скоро пожалует. Управленцев больше интересует Юг. В Север мало кто верит. Полонский и иже с ними, а с ними абсолютное большинство, главные защитники и певцы Юга. Забыт Губкин, забыт Сенюков, исходивший по северным тундрам, по тайге тысячи верст. Еще за два или за три года до войны Василий Михайлович Сенюков указал в Западной Сибири шесть точек с несомненными признаками нефтеносности. О них, в самом начале века, знали сибирские купцы... Но всех загипнотизировала идея освоения более доступного и, как считалось, более перспективного Юга... Что же, посмотрим, посмотрим!

– Ччто я хотел вам сказать? – перебил его мысли Олег.

Вот кто легко, без жалоб переносит все путевые невзгоды! А ведь, в сущности, мальчишка еще. Ест, что подают, а если нечего есть – терпит. Может прикорнуть в любом углу и тотчас заснуть. Приучил себя даже на ходу спать...

– Какие твои годы – вспомнишь, – насмешив Енохина, подколола парня Юлька.

– Ужже вспомнил, – хлопнул себя по лбу Олег, но Енохин велел ему идти к речникам и сказать, чтобы готовили самоходку к отплытию.

Нестерпимо болела поясница – давнишний радикулит. Сейчас бы утюг на нее горячий, да погреть, да погладить. Ломает, гнет, закручивает проклятущая боль, а надо собираться и двигать дальше.

Уже осень тайгу вызолотила, расцветила щедрым великолепием красок. Сухо и тепло еще, а завтра могут грянуть заморозки, потом морозы ударят – река станет. Снег ляжет на зеленую, еще не увядшую траву. Надо спешить... Или, наоборот, не надо?..

– Так ты помни, Юля, шоколадка за мной, – сказал Енохин, расплачиваясь за междугородные переговоры. Говорил долго, но Юлька взяла с него гроши. С финансами у старика, как видно, туго. Что ж, пусть это пойдет за счет государства. Когда нефть или газ откроют – все окупится с лихвой.

Бабушка забилась в свою ячейку и примолкла. Пронин снова направился к ней, но Юлька перехватила его на пути, зашептала:

– Не троньте старуху! Возьмите лучше меня!

– Тебя?! – изумился Пронин, тут же рассудил: «А что, можно. Молода, вынослива...» Но для видимости поупрямился: – Скандальна ты больно.

– Это я с бабусей такая, – вывернулась Юлька. – А вообще тихая.

– Угу, голубица кроткая. Почту-то на кого оставишь?

– Бабуся и без меня справится. Ей все равно пенсию выслуживать.

– Подумать надо.