Лебяжий

– Вон и перья в углу, не отопретесь, – Федосья, распахнув полушубок, почему-то выбрала из всех Пронина и стала допрашивать его. Он отводил глаза, помалкивал. Но не перья смущали его, хотя вина была налицо, а высокая, видная грудь женщины. Одичал, что ли, черт старый? Кровь в голову бросилась. И бабища эта как нарочно напоказ себя выставляет. Ну а выставлять ей, к примеру сказать, есть чего. Кгхм... В годах уже, лет сорок, не меньше, а не изношена, вон стать-то какая!

– Это и не перья вовсе, – Юлька, как всегда, нашлась первой. – То есть не гусиные перья.

Женщина круто к ней повернулась, задев Пронина платком по лицу. Пух платка был нежен и прохладен, пах чем-то тайным и очень желанным.

– Чьи же? – Ох, какой низкий голос у бабы! Ну где она взяла такой голос? Вон там, в груди, возникает, а потом, вылетев, заполняет собою все и долго-долго звучит ответно почему-то не в ушах, а тоже в груди у Пронина. – Ежели твои, так пока еще только с бровей ощипана.

– Куропаткины, – еще сильней завиралась Юлька. – Олег вчера настрелял. А мы ощипываем.

Вот коза! Минуты не проживет, чтоб не впутать кого-нибудь. Ей хоть трава не расти, а Олегу придется выкручиваться.

– Этот? – насмешливо подбоченилась Федосья и, став перед Олегом, взяла его за уши, потрепала легонько и, отпустив, спросила: – А он хоть ружье заряжать умеет?

– Олег-то? – фыркнув в кулак, Юлька сделала над собой огромное усилие, стала серьезной. – Да он белке в глаз попадет. Ну-ка покажь, Олег!

– Чччто-то нне хочется, – сдержанно отозвался Олег, хотя в душе у него кипело. Он бы с удовольствием послал эту бабищу к черту, а Юльке напялил бы на голову кастрюлю с кашей. – Впрочем, подайте сюда белку.

– Вот видите,– Юлька победительно улыбнулась, словно Олег уже доказал свое искусство в стрельбе, а доказывать его только предстояло.

Федосья взяла чью-то старую цыгейковую шапку с кожаным верхом, повертела в руках, подбросив, поймала:

– Проверим! Не промахнешься – еще гуся пожертвую. Промажешь – заявлю прокурору. Есть ружьишко-то?

Пронин зашел к себе в конторку – ружье висело за столом, на дальней стене.

– Не отвлекай его, хозяйка, – сказал, вернувшись. Переломив стволы, втолкнул два патрона. – Шапка-то моя, – значит, и стрелять мне положено.

Федосья согласно кивнула и, растворив дверь, кинула шапку в проем. Пронин, почти не целясь, дуплетом выстрелил – из шапки полетели клочья. Подобрав их, покачал головой: пропала шапка, никакой иглой не заштопаешь.

– Ну вот, примерно сказать, всю начисто изрешетило. А запасной у меня нет.

– Ну, это не потеря! – во все горло заливалась Юлька. – Зато доказали, что здешние куропатки ничем не отличаются от гусей.

– Ладно, – улыбнулась Федосья, и ее суровости как не бывало, – ваш гусь. И шапку новую дам. Пойдем, что ли, стрелок?

Пронин, точно бык на цепи, замотал упрямо головой, передернул лопатками, но вышел раньше, чем Федосья успела переступить порог. Запахивая полушубок, она спросила:

– А признайся, девонька: гуся-то у меня выудила?

– Я даже и не знаю. Когда жив был, спросила его: «Чей ты?» А он – до чего скрытная птица! – не сознался. Так и лег под топор неузнанным.

Федосья расхохоталась и поспешила за Прониным.

– Высокие стороны подписали мирное соглашение, – констатировал уже отогревшийся у печи Мухин. – Это редко кому удавалось с моей тетушкой.

– Вы не журналист случайно? – Юлька в каждом новом человеке, прибывающем сюда, видела журналиста. В конце концов кто-то должен о них написать: первопроходцы, герои, которым давно уже пора воздать по заслугам.

– Случайно каждый может оказаться журналистом, – пожал плечами Мухин и присел подле Олега. – Вы еще умудряетесь здесь заниматься?

– Пробую, да что толку? – Олег сам часто краснел, смущался, и этот тихий, застенчивый человек с удивленными глазами ему сразу пришелся по душе.

– Он вечно жалуется, что язык почесать не с кем. А начни говорить – зажмет уши и носом в книжку, – пожаловалась Юлька, вызывая Олега на разговор. Из этого, однако, ничего не вышло.

– Вы языками не владеете? – игнорируя ее, спросил Олег.

– Английским весьма посредственно. На немецком только читаю.

– Так это же заммечательно! Вы для меня просто находка! – обрадовался Олег, не замечая, что Юлька показывает ему язык.

– Возможно, и вы для меня,– сказал Мухин. У него была странная привычка что-нибудь брать в руки, ощупывать. Вот и сейчас он вынул из ножен охотничий нож и сильные широкие пальцы его заскользили по канавке вдоль лезвия.

– Вы будете собирать материал? – Юлька забеспокоилась, решив, что может прославиться не так, как этого ей хотелось бы.

– Материал? – пушистые ресницы хлоп, хлоп, как бабочкины крылья. Наградил же бог человека такими ресничищами!

– Ну конечно... для фельетона. Стащили гуся и все такое.

– Гусь, безусловно, интересен, но... в жареном виде, – тонко намекнул Мухин, который изрядно проголодался.

– Тогда обо мне напишите,– предложила себя в героини очерка Юлька.

Это было бы славно – попасть в газету! Бабуся и все знакомые прочтут и ахнут: знаменитостью стала!