Лед под кожей

– Это последнее предложение, которое ты когда-либо подавал мне в конверте. Метод выполнил свою функцию и лучших результатов уже не принесет. Я больше от тебя ничего не потребую.

Бух, трах, конец! Лукас совершенно ошарашен. Вот как все разрешилось: быстро, мигом, без всего! Почему ему давно не пришло в голову сделать такую простенькую вещь?! Стоило лишь сказать, что ему больше не нравится играть!

На его лице появляется неуверенная улыбка. Он начинает вставать из-за стола.

– Сядь, Лукас! – взрывается в его ушах голос отца. – Откуда в тебе эта дерзость куда-либо идти? Мы еще не закончили.

«Везет, что я не слишком пугливый», – думает Лукас и тяжело падает обратно на стул. Где-то возле желудка его снова царапает страх.

Отец кладет руки на стол и смотрит ему в глаза – спокойно, твердо, без ненависти.

– Ты рисковал, – говорит он. – Тебе стоит понять, что подобный жест не пройдет даром. Логичным ответом противной стороны на какое-либо проявление свободомыслия будет усиление репрессии. Мне нравится то, что ты написал. Но, несмотря на это, – или, скорее, поэтому – последствия будут куда страшнее, чем я задумывал. От тебя предложения не поступило, потому дело за мной. Сходи за кружкой, Лукас. Ты получишь гӧмершаӱл. А затем порку.

Лукас смотрит на отца, не веря своим ушам. Ему снится. Это… ему… только… снится.

– Ты не всерьез, – бормочет он. – Боже, мне восемнадцать! Не восемь! Ты не можешь так со мной обращаться!

– Могу и буду. Не для того, чтобы запугать тебя. На самом деле даже не для того, чтобы наказать. А лишь для того, чтобы последствия помогли тебе понять, что подобный вид свободы имеет высокую цену. Гордость – первая монета. В твоем случае она пострадает явно больше, чем кожа.

Старый профессор тянется к тому же нижнему ящику, где была папка, и вытаскивает инструмент абсолютного унижения, сплетенный из гибких мицелиальных волокон, прямиком с Ӧссе; на Земле подобных вещей не встретить уже пару веков. Он взмахивает рукой – и волокна раскрываются с тихим свистом, от которого Лукас цепенеет.

– Если бы тебе было восемь, я ударил бы пару раз через штаны; но, учитывая твой подчеркнутый тобою же возраст, конечно, все будет иначе, – ухмыляется отец. – Штаны ты снимешь, а ударов будет пятьдесят. Уточню: пятьдесят за каждого, кто приехал в Блу-Спрингс без моего разрешения. Необязательно исполнить все сегодня; это и физически невозможно. Даю тебе год и один день. Ты будешь вести учет, ты скажешь «хватит». Мне все равно, сколько унизительных визитов к этому столу в итоге выйдет.