Лед под кожей

Во всех отношениях».

– Лукас, я… я не хочу создавать тебе проблемы. Но я не хочу… не могу… – Было видно, что Пинки собирает всю свою смелость. – Если ты действительно хочешь остаться с Аш~шадом, тогда… видимо… тогда тебе придется выбирать между мной и им.

Пинкертинка пытается подставить ему нож к горлу! Но ей это было не под силу. Ее карие глаза транслировали целые литании слезных просьб, тем самым превращая стальное острие ее ультиматума в осыпающуюся ржавчину. Лукас от всей души жалел ее в этот момент. Она ужасно боялась, и он видел это. Она боялась, что он выберет Аш~шада.

И не напрасно.

Но он, конечно, выбирать между ними не собирался – как и тогда в чайной, когда он задержался, чтобы Аш~шад успел к ним присоединиться. В том, что он убедит Пинки, Лукас совершенно не сомневался.

– Если тебе это настолько не по нраву, Пинкертинка, мы посмотрим, что можно сделать. Мы все равно сначала поедем к Софии, потому у нас будет время все обсудить. Но, честно говоря, я уверен, что ты к нему ужасно несправедлива. Что Аш~шад сегодня сделал? Спас поезд, который был не его заботой. А перед этим исцелил тебя от последствий трёигрӱ. Если ты думаешь, что это так легко, то ошибаешься. Оставь он тебя в таком состоянии, сейчас у тебя была бы лихорадка, головокружения, тебя бы постоянно тошнило. Увидев твои глаза в раздевалке, я страшно испугался. Я боялся, что ты останешься слепой на всю жизнь.

Пинки шокированно смотрела на него. Лукас не добавил ничего, что могло бы сгладить этот разгромный аргумент. Он думал, что вопрос решен… но Пинки продолжила его удивлять.

– Делай, как знаешь, Лукас, – глухо сказала она. – Если чувствуешь себя хорошо и хочешь пойти к нему, то иди. Я пока поеду к Софии, чтобы зря не ждать.

Пинки избегала его взгляда.

«Ее так просто не убедить, – подумал Лукас. – Но, по крайней мере, она задумается».

– Отличная идея, – сказал он. – Ты спасешь нам всем жизнь, потому что, пропусти мы еще раз без уважительной причины обед у Софии, она нас всех, включая Аш~шада, задушит своей альпинистской веревкой. Поспеши к ней. Она как раз получит информацию из первых рук.

Еще один беглый поцелуй. Пинки вывернулась, и Лукасу только и оставалось смотреть, как она ищет себе дорогу среди развалин и перекрученных кусков металла, которыми был завален газон. Лукас бы включил нетлог и побежал бы к поезду прямо сейчас, но у него появилось неприятное ощущение, будто он что-то упускает. Нужно сказать, что Пинки преодолела уже добрых пятнадцать метров, когда до него наконец дошло.

«Нет, она не едет к Софии! Она собирается пойти обратно в чайную и продолжить то, ради чего туда пришла изначально! Даже зӱрёгал не отпугнул ее, даже трёигрӱ, даже обожженные глаза!» Лукас на мгновение искренне пожалел, что Аш~шад не оставил ей хотя бы краткий образец удовольствий, которые влечет за собой коннективный синдром. Часика через два головокружения, лихорадки, бесконечной тошноты и стучащих зубов она, быть может, постигла бы чувство меры.

Лукаса затрясло от ярости, когда он осознал возможные последствия такого глупого риска – и свою собственную полную беспомощность. Теперь ее ультиматум действительно навис над ним как дамоклов меч: ему придется бросить в такой ситуации либо ее, либо Аш~шада. За двумя зайцами, очевидно, гнаться невозможно. «Только попробуй показать бумажку, которая лежит в твоей сумочке, какому-нибудь ӧссеанину!» – мысленно прокричал Лукас ей вслед, но кричать вслух он, конечно, передумал.

– Пинки! – лишь позвал он.

Она обернулась. Ее лицо было ужасающе бледным; даже на расстоянии он видел, как она дрожит.

– Будь осторожна! Сюда точно сбежится куча журналистов. Лучше нигде не задерживайся, если не хочешь им потом объяснять, что ты здесь делаешь и почему. Я сейчас позвоню Софии и скажу, что ты едешь, а через час проверю, добралась ли ты.

– Это необязательно, – с трудом сопротивлялась Пинки.

– Обязательно! Я ведь не перестану тебе звонить!

Лукас ободрительно улыбнулся ей и помахал. Затем побыстрее отвернулся, пока улыбка не скисла окончательно.

«Какой предел лицемерия дозволен, когда тебе лгут?»

Он и правда позвонил Софии, а через час – снова. С облегчением он узнал, что Пинки добралась, и заклинал сестру: пусть та лучше бросится загораживать дверь собственным телом и укусит Пинки за лодыжку, чем выпустит ее из дома. Но драться не пришлось. Пинки больше не отваживалась что-либо предпринимать.

Теперь он должен убедить ее, чтобы она ничего не предприняла завтра.

Или через неделю.

Лукас переборол отвращение. Он чувствовал, что отвечает за нее, и это начинало неприятно его сковывать. Конечно, он был человеком ответственным, никогда не принимал решений лишь на основании того, что приятнее; но сейчас, в темноте кабины такси и практически в одиночестве – то есть с утешительным знанием, что ближайший телепат спит как суслик, – он мог позволить себе быть искренним с самим собой.

Он не хотел оставаться с Пинкертиной.