Лед под кожей

Фомальхиванин был для него несравнимо важнее. Все возможности – Рё Аккӱтликс, весь потенциал, который представлял собой Аш~шад! – были для него безгранично более важными, чем отношения с какой угодно женщиной. Конечно, дело было и в значительном политическом капитале, шла ли речь о позиции Совета и его перспективах в д-альфийском деле или исключительно о противовесе безграничной власти Ӧссе; но Лукас видел и более глубокие связи. Фомальхива представляла могущественную силу сама по себе. Для Земли же она может стать огромной угрозой, но в то же время и огромной выгодой. В основном он сосредоточивался на катастрофических сценариях, так как предотвращение опасности обычно является более острой проблемой, чем строительство воздушных замков; но здесь определенная надежда напрашивалась сама собой.

Аргиа~луйские способности в определенных условиях могли бы до неузнаваемости изменить жизнь на Земле.

К лучшему.

Вчера, когда Лукас привез Аш~шада к себе домой, а не в отель, его мотивировал страх ӧссенского преследования; но это, конечно, было не все. Была и другая причина. Может, не совсем альтруистичная, но и не заслуживающая осуждения. Реки выходили из берегов, а горы меняли форму. Скоро это будет заметно… и Лукас ни за что не хотел лишиться этого прекрасного зрелища. Он абсолютно четко представлял себе, что лучшее место, которое он может занять в качестве зрителя, находится в непосредственной близости к Аш~шаду. Стул не обязательно должен быть позолоченным и гордо стоять возле трона фомальхиванина; наоборот, маленькая табуретка позади за подлокотником была бы даже выгоднее, ведь, как известно, самые важные вещи все равно происходят втайне. Сегодня, быть может, он выступил вперед, чтобы дело завертелось, но скоро установятся верные пропорции. Сам он постоянно о них помнил, потому его эго, безусловно, не лопалось от медийной славы. Он был регентом, а не королем. Говорил от имени Аш~шада, а не от своего. Он не собирался его использовать. Не требовал ничего для себя.

Лукас просто хотел остаться с ним. Не выпускать из виду.

Быть рядом, когда это случится.

* * *

Т

акси остановилось у высокой стены из массивного блестящего перламутрового пластика, украшенной черными линиями ӧссенских узоров. Дом Софии находился за городом, на самом краю пригородного коттеджного поселка, в компании таких же роскошных, хотя кое-где слегка обветшавших, архитектурных жемчужин. Подобный тип проживания в последнее время вышел из моды: поселок был слишком далеко от города, чтобы привлечь людей, любящих компанию, не было в нем развитой сферы услуг, чтобы привлечь семьи с детьми, не был он и достаточно люксовым, чтобы притянуть экстравагантных миллионеров. Многим молодым владельцам жилья здешние резиденции становились в тягость, особенно если они не хотели ходить километр пешком от переходного узла и им надоело пересаживаться на местное такси; но София не жаловалась. Все равно она в основном работала дома, и, если ей и было нужно на скоростную дорогу, она относилась к этому как к оздоровительной пробежке.

Очертания калитки увидеть было сложно, но она легко поддалась, едва Лукас нажал на нее. Он прошел мимо кучки камней-оберегов у входа в сад, по мощеному патио прошагал к дому и поднялся по лестнице. Фомальхиванин плелся за ним. У ӧссенских домов вместо классической веранды был сводчатый каменный коридор, в конце которого скрывался вход в дом. Шагая вдоль рядов красных неоновых огней в этом лимбе, Лукас чувствовал, как его охватывает тоска. То ли еще будет, когда он перешагнет порог!

Нет, он действительно не любил сюда приходить. София, возможно, об этом вообще не думала, когда звала его; Лукас никогда об этом не говорил и никогда не пытался умышленно избегать дома старого профессора, потому что придерживался мнения, что, как только человек однажды создаст себе проблему, она тут же и впрямь повиснет над ним; но это не меняло того, что он и годы спустя спотыкался здесь о целые сугробы эмоций.

Отец не хочет, чтобы он был здесь.

Приходя сюда, он каждый раз нарушает запрет.

И сейчас.

– Начинай собираться, – говорит старый профессор. – Сегодня ночью еще можешь переночевать. Завтра – уже нет.

Лукаса передернуло. У него была слишком хорошая память – вот в чем проблема. Время, вместо того чтобы покрыть пылью все его встречи с отцом, включая последнюю и самую страшную, вместо того чтобы обкатать их до приемлемой формы, так и оставило слова старого профессора залитыми в янтаре его мыслей – совершенно нетронутыми, неискаженными, все еще острыми словно осколки; повсюду лишь окаменелости, впечатавшиеся в его душу в дословном звучании, включая интонацию голоса и выражение лица.