Леди-пират

С каждой минутой ей все больше нравилось общество маркиза. Она нисколько не сожалела о Больдони, с которым много раз с тех пор встречалась на званых вечерах. Он с презрением от нее отворачивался, не раскланивался и гордо проходил мимо, красуясь рядом с новой любовницей.

— Перестаньте себя изводить, дорогая моя, — посоветовал ей Балетти. — Больдони, как и большинство мужчин, одержим гордыней. Он оправится от вашего разрыва. Раны, нанесенные самолюбию, заживают медленно, но и они в конце концов затягиваются.

Мери не могла с ним не согласиться, хотя ей и казалось, что, возможно, Эмма была исключением из этого правила. Вообще же Балетти многому ее научил, заставляя размышлять над смыслом, который приобретают поступки или события.

Неделя шла за неделей, и чем дальше, тем чаще она задавалась вопросом о том, как мог Балетти объединиться с Эммой де Мортфонтен. И сомнения ее росли.

В тот день, 26 января 1702 года, Мери поспешно распечатала письмо, найденное в заброшенном доме. Как и каждую неделю, она отправилась туда в надежде не только на письмо от Форбена, но и на встречу с Корком. Однако ей пришлось довольствоваться радостью, которую доставили ей полученные известия, не переставая в то же время сожалеть о том, что пепел в очаге безнадежно остыл и камин по углам затянут паутиной.

Она приблизилась к окну. Ставни соскочили с петель, и через щели просачивалось достаточно света для того, чтобы она могла нетерпеливо прочитать послание.

«Дорогая Мери, — писал Форбен. — Я сейчас на стоянке в Бриндизи, куда только что прибыл. Вот я и снова поблизости от тебя. Настолько близко, что меня томит сильнейшее желание отправиться к тебе в Венецию. Томит все сильнее из-за мыслей о том, что ты, к моему великому сожалению, живешь у этого маркиза. Намерения у него явно сомнительные, и ты не должна терять из виду главную из тех причин, которые привели тебя в Венецию».

Мери умела читать между строк. Несомненно, она выказала слишком большой интерес к Балетти в письмах, которые посылала корсару. Форбен был ревнив и не скрывал этого. Кроме того, было заметно, что прежнее его соперничество с Корнелем вновь ожило. Мери часто спрашивала о нем, но Форбен не обращал ни малейшего внимания на ее расспросы. Он подробно распространялся о «Жемчужине», о Никлаусе-младшем, о себе самом и неизменно заканчивал письмо словами «Корнель тебе кланяется», должно быть, весьма далекими от того, что было в действительности.

Она снова, невольно улыбнувшись, погрузилась в чтение.

«Никлаус-младший еще подрос, без всякого преувеличения можно сказать, что он выглядит вдвое старше своих лет. Он уверяет меня, что Никлаус-старший был настоящим исполином, и, глядя на то, как растет этот мальчик, я готов ему поверить. Он редко говорит об отце, не больше рассказывает и об Энн и выказывает себя резвым, веселым и смышленым. Ни дня не проходит без того, чтобы я не поблагодарил судьбу за нашу дружбу, которая позволила мне быть рядом с ним. Я никогда не представлял себя отцом, но должен признать, что за нынешний год, когда этот сорванец путался здесь у меня под ногами, — а я-то боялся, что он окажется для меня обузой! — я испытал больше радости, чем за время всех моих плаваний. Я не пытаюсь занять в сердце твоего сына место Никлауса, но сам он заменил мне ребенка, которого у меня никогда не будет».

Мери подняла глаза от письма, перед ней вновь как живой встал ее фламандец. Никлаус-младший, несомненно, будет походить на него как две капли воды. Теперь ей уже меньше недоставало покойного мужа, хотя и случалось иногда внезапно проснуться среди ночи и начать шарить по постели в поисках Никлауса. Эта рана никогда до конца не затянется, но болела она все меньше и меньше. Мери вздохнула. Не надо быть ясновидящей, чтобы угадать то, о чем Форбен промолчал. У него только одно желание — держать ее при себе. Она так мечтала об этом раньше, что теперь должна была бы радоваться. Мери заподозрила корсара в том, что он готов на все, лишь бы добиться своей цели, и в первую очередь готов оттеснить Корнеля. Ради того, чтобы не осложнять отношения между мужчинами, она изо всех сил старалась создать у Форбена впечатление, будто не очень-то Корнелем интересуется, но подозревала, что Корнель ей пишет, а Форбен перехватывает письма. Когда все это закончится, когда она вернется за сыном, вот тогда они все трое и объяснятся.

И Мери вернулась к письму.

«Мне пришлось оставить «Жемчужину» в Тулоне, ее слишком сильно потрепал шторм. Мне надо было рассказать тебе об этом, рассказать, что я потерял тогда нескольких матросов, но ты, наверное, встревожилась бы из-за сына, а он запретил говорить тебе о том, что вывихнул руку. Он храбрый, стойкий и упорный и станет через несколько лет без малейшего преувеличения лучшим из моих марсовых».

Мери кивнула сама себе. То, о чем она думала, подтверждалось снова и снова…