Леди-пират

Мери встала, подошла к окну, окинула взглядом лежавший у ее ног сад. Несмотря на безрадостную зимнюю наготу, можно было догадаться о том, насколько он гармоничен и продуман. От Больдони она знала о пристрастии маркиза к белым цветам.

Белый цвет. Символ чистоты.

«Кто вы на самом деле, маркиз де Балетти? — подумала она, заметив, что он сворачивает в аллею, обсаженную оливковыми деревьями. — И что скрывается в той комнате, куда вы мне запретили доступ?»

Словно догадавшись о том, что она мысленно обращается к нему с вопросами, Балетти повернул к ней лицо, кивнул и улыбнулся. Мери тоже улыбнулась и кивнула ему в ответ, потом отошла от окна.

«Что такое этот хрустальный череп? Условное название, шифр, пароль или реальный предмет?» Она отогнала от себя разом все эти вопросы, которые и раньше ее преследовали, возвращались снова и снова и не переставали занимать ее до тех пор, пока она не погрязла в венецианском распутстве.

Когда-нибудь она непременно найдет на них ответы. Рано или поздно.

* * *

Джузеппе Больдони был обижен. Обижен и обозлен. Он играл и проиграл. И теперь мерил шагами внутренний дворик своего дома, несмотря на пронизывающий холод, установившийся в конце декабря 1701 года, не желая самому себе признаться в том, что старается увидеть Мери за окнами дома Балетти. Он злился на них обоих. На него. И на нее.

Мери не любила его. Она воспользовалась им для того, чтобы подобраться к Балетти. Надо быть слепым и глухим, чтобы не понять этого. Все оказалось только игрой. А сам он оказался пешкой в этой игре. Потому что и Балетти тоже его обманул. Он не был влюблен в Марию. Он хотел только одного: чтобы Мери Рид оказалась в его власти. А Мария и не отрицала, что она и есть эта женщина. Она согласилась принять наказание, согласилась расстаться с ним, с Больдони, ради того, чтобы поселиться в доме своего мучителя. Бесспорное доказательство того, что они прекрасно ладили друг с другом, как бы это ни выглядело со стороны. Вот чего он не знал — зачем все это понадобилось? С какой целью?

На мгновение в его памяти всплыло лицо Эммы де Мортфонтен. Мария о ней упоминала. От ярости ему стало жарко, вдоль хребта поползла струйка нездорового пота. А что, если это и есть связь? А что, если Мери — шпионка, подосланная Эммой? Ведь той вполне могло захотеться проверить, насколько она может доверять своему лакею…

Он бесновался. Никто не вправе безнаказанно играть им, Джузеппе Больдони! Балетти может сколько угодно хвастаться, будто обо всем осведомлен, Больдони найдет другие способы переправлять письма — так, чтобы их не перехватывали. Он решительным шагом направился к дому, поднялся по лестнице и, войдя в кабинет, склонился над письменным прибором. Когда он обмакнул перо в чернила, рука его дрожала.

— Эмма де Мортфонтен, — прошипел он, — сейчас ваш лакей объяснит вам, что он обо всем этом думает!

* * *

Остаток дня Мери провела за осмотром своего нового жилища. Она намеревалась потратить на это несколько минут, однако час летел за часом, а она этого даже не замечала. Дом был огромным, со множеством залов для приемов, музицирования, чтения. И везде — мебель редких пород дерева, дорогие вазы и безделушки, опаловое стекло, слоновая кость, сердолик, драгоценные камни, резной хрусталь. Целые стены завешаны полотнами знаменитых живописцев. Великолепно передано настроение, восхитительно выписаны подробности. Галантные сценки, венецианские пейзажи, натюрморты, портреты. Взгляд Мери переходил от одной картины к другой, привлеченный точными деталями батальных сцен или прекрасно переданной воздушностью тонкой ткани. Она не уставала удивляться. Стулья и диваны, часы и столы, письменные приборы, ларцы и шкафы — ни один предмет здесь не резал глаз. Никогда еще Мери не доводилось видеть такой роскоши, даже при дворе короля Якова. Все вместе выглядело настолько гармоничным и совершенным, что от одного только взгляда на это убранство охватывал покой. Повсюду веяло ароматами апельсиновой кожуры и мускуса, столь непохожими на обычный для всех прочих домов запах воска. Что же касается множества стоявших здесь книг, Мери не могла не заметить драгоценных переплетов, миниатюр и буквиц. Софокл и Аристотель соседствовали с Корнелем, Расином и Мольером, Рабле — с Эразмом, а Парацельс — с Шекспиром. Раскрытый на пюпитре анатомический атлас предлагал взгляду зрителя красочные таблицы с подробностями человеческого тела; мифологический бестиарий на другом — свои роскошные иллюстрации; а на страницах фолианта, покоящегося на третьем пюпитре, расцветали бутоны роз.

Уже позвонили к ужину, а она не все успела осмотреть даже на первом этаже.

— Мне показалось, многие из ваших статуэток — старинные, — сказала Мери, усевшись за стол. Весь день она не видела маркиза.