Леди в озере

Всю эту одежду мне подарил мой мужчина, но суть не в этом. Любой мужчина может купить женщине платье, пальто, платок. А моему приходилось ухищряться, дожидаться удобного случая и пользоваться им. Он положил на меня глаз сразу, как только увидел, и сделал меня своей. Иногда что-то надо было перешить, и он делал это сам, так хорошо он знал мое тело. Мысль о том, как он сидел за швейной машинкой, переделывая эти шмотки под меня… Скажу только, что я понимаю: он любил меня, а я за это любила его. Он был королем, а я могла бы быть его королевой, лучше той, которую ему навязали, той, от кого ему, как твердили все, нельзя отказаться, если хочет расширить королевство. Я прочла много книг о Генрихе VIII и его женах. Из них мне больше всего нравилась Анна Болейн. В каком-то смысле я пыталась играть в ту же игру, что и она, хотя в тысяча девятьсот шестьдесят пятом правила были немного иными, чем в тысяча пятьсот каком-то.

И ставки в игре оказались куда значительнее, чем я думала. Значительнее меня. Значительнее нас всех.

Июнь 1966 года

Когда Мэдди позвонила в дверь ясновидящей мадам Клэр, ей открыла женщина, одетая в розовый халат. Ясновидящая мадам Клэр сильно простужена,

подумала Мэдди, гордясь собой за эту литературную аллюзию, но затем ощутила досаду, поскольку не могла вспомнить, как звали ясновидящую в «Бесплодной земле»[81].

У женщины в розовом халате был хриплый лягушачий голос, но не было даже легкого насморка. А если и был, то в этот теплый июньский день он, скорее всего, объяснялся аллергией, а не простудой.

Мэдди дождалась конца рабочего дня, чтобы отправиться на автобусе к «студии» мадам Клэр, представляющей собой квартиру на первом этаже перестроенного под многоквартирник старинного особняка в Резервуар-Хилл. К ее удивлению и стыду, ей сделали выговор за потраченные в морге два часа, хотя она сделала всю свою работу и имела отгул в четыре с половиной часа. Теперь она понимала, что одно дело, когда ей говорят, что она может работать над каким-то сюжетом, и совсем другое – действительно работать над ним. Мэдди была обязана отрабатывать по восемь часов в день, но благодаря своей расторопности и уму справлялась за шесть. Однако сэкономленные часы ей не принадлежали. Если не ее душа, как у шахтера в песне «Шестнадцать тонн»[82], то ее время уж точно принадлежало компании.

Когда она была домохозяйкой, сэкономленное время оставалось в ее распоряжении. Тогда она была самостоятельна, хотя и позволяла Милтону думать, будто какие-то решения он принимает сам. Ей было странно отчитываться перед чужими мужчинами, хотелось взбрыкнуть, сказать: Я уже сделала всю работу. Кому какое дело, если я удлинила обеденный перерыв, чтобы выяснить кое-что относительно дела Клео Шервуд?

Но хватило ума не спорить.

И теперь она ехала на автобусе в ту часть города, через которую не так давно не отважилась бы проехать на машине. Если домой поедет на такси, разрешат ли записать плату за проезд на нем в счет служебных расходов? Вряд ли. К тому же здесь наверняка нет такси.

Хорошо, что дни теперь стали длиннее, и, скорее всего, будет еще светло, когда она выйдет от мадам Клэр, чья квартира находится в пределах пешей доступности от синагоги Милтона. Но скоро синагога Чизук Амуно переедет в пригород: объявили, что это произойдет в следующем году. Ведь именно там живут прихожане. Там живут евреи.