Леди в озере

Как-то вечером сидел за пишущей машинкой, читая то, что успел написать. Я выдавал по две страницы в день, и к середине года накопилось триста страниц, почти весь роман. Начал читать написанное, и меня поразили две вещи.

Во-первых, я возненавидел своего репортера. Все мои симпатии оказались на стороне копа, а не автобиографического персонажа.

А во-вторых, оказалось, что я не умею писать. И все тут.

Не поймите меня неправильно – это не было плохо. Просто не было хорошо. Клянусь, когда-то я писал хорошо. Исписывал блокноты стихами и рассказами, побеждал на литературных конкурсах в старшей школе и университете. Но «Стар» и этот литобработчик что-то сломали во мне, и я оказался не в силах все вернуть. Я чувствовал себя как бог языческого пантеона, которого лишили его силы и который в наказание вынужден скитаться по земле как простой смертный. Только в наказание за что? Пока я буду передавать свои материалы по телефону этому обработчику, мое умение писать так будет сходить на нет. Зашоренный взгляд «Стар» на то, какими должны быть материалы, губил мой стиль.

А если меня повысят, дадут свою тему – а я по-прежнему не смогу писать? Что тогда?

В эту минуту я вижу, как сижу за письменным столом в гостиной, моя молодая жена (тогда она была молода) давно ушла спать, рукава рубашки закатаны – и это все равно что смотреть на человека, который воображает, будто умеет летать, а потом проснется и обнаружит, что стоит на уступе над пропастью. Я оцепенел. Я не смог бы нажать на клавишу пишущей машинки, даже если бы к голове приставили пистолет. У меня случился писательский ступор. И продолжается и по сей день. Я не могу писать предложения, только слова. Я записываю факты в мой блокнот, но это всего лишь стенография. Вообще-то я умею стенографировать, именно поэтому мои записи так хороши, так точны, и к моим цитатам никогда не возникает вопросов. Никто никогда не обвинял меня в том, что я неправильно процитировал хотя бы одно слово. Когда все газеты освещают один и тот же сюжет и обнаруживается расхождение, касающееся какой-то цитаты или какого-то факта, у меня все отражено верно. За почти тридцать лет работы ни единого исправления. Вам известно, насколько это необычно?

За обедом прошу эту дамочку, Мэдди-Марджори, заплатить за себя. Она, похоже, немного удивляется, но отдает свою часть, как и должна. Это же не свидание. Кладу ее чек в карман и возвращаюсь в редакцию, где записываю и представляю свои служебные расходы – включая и сегодняшний обед, написав «Сержант Патрик Махоуни» – и ухожу с приличной суммой наличных. После работы иду в любимый бар копов, где трачу ее, чтобы купить им всем выпивку, затем беру счет, чтобы позже включить его в мои служебные расходы. Все законно. Ведь покупка копам пива – часть моей работы, яснее же ясного.

Замечаю патрульного, которого видел, когда было обнаружено тело Тэсси Файн, того, что прибыл туда первым, молодого полячишку, имеющего репутацию слишком уж хорошего семьянина. Он никогда не выпивает больше одной кружки пива, имеет постный вид и чересчур много говорит о жене и не так, как делает большинство мужчин, не с добродушными шутками и жалобами. Нет, у этого малого жена просто ангел или святая. По мне, так он «слишком щедр на уверения»[80].

– А вы знали, что та милая дама, которая обнаружила тело Тэсси Файн и затеяла переписку с ее убийцей, сейчас работает в нашей газете? – Как видите, я кое-что даю и только потом, возможно, получаю что-то взамен.

Он хмурится.

– Не уверен, что ее можно назвать милой дамой.

– О чем вы?

– Я не хочу сплетничать.

Что, разумеется, говорят именно тогда, когда собираются посплетничать. Этот малый особенно любит сплетничать, хотя он это так не называет. Как и все мужчины.

Я решаю немного подтолкнуть его.

– Она захотела заняться делом Клео Шервуд. Той барменши легкого поведения из «Фламинго».

– Кому до этого может быть дело?

– Никому, так почему бы не дать попробовать свои силы?

– Она определенно любит черных, – говорит он.

Я подаюсь вперед и придвигаю к нему свою пачку сигарет. Я знаю его. Он не останется в баре, чтобы выпить еще одну кружку пива, но может растянуть распитие первой и единственной, пока курит сигарету.

– В каком смысле?

– Вы знакомы с патрульным по имени Ферди Плэтт? Он с северо-западного участка, и кожа у него чернее чернил. Ну так вот – она знает

его. – Он произносит это слово, знает, с нажимом, чтобы я точно понял, что он имеет в виду.

– В самом деле?

– Я тут выяснил кое-что насчет него. Он имеет тесные отношения с Шеллом Гордоном, хозяином «Фламинго». Я не думаю, что она хочет сделать материал про Клео Шервуд, думаю, она пытается выудить информацию, чтобы слить ее Плэтту. Полагаю, это он рассказал ей кое-что по делу Тэсси Файн, вот так Боб Бауэр и узнал то, что узнал. Если она пытается что-то разнюхать об этой истории, то наверняка надоумил Ферди Плэтт.

– Зачем ему это?

Он выдыхает сигаретный дым.

– Не знаю. Но я видел, как он входил в ее дом и уходил из него, а это не его участок.

– А что там делали вы сами?