Легенда о Сан-Микеле

«Послушайте, друг мой, – сказал я своему двойнику, когда мы с ним под руку выходили из Сент-Джеймского клуба. – Я хочу поподробнее исследовать вас изнутри. Возьмите себя в руки, и прогуляемся по Нью-Бонд-стрит от Пикадилли до Оксфорд-стрит. Теперь слушайте: наденьте самые сильные свои очки и внимательно вглядывайтесь в каждую витрину, тщательно рассмотрите каждый предмет. Вы ведь любите красивые вещи, а мы пройдем мимо самых дорогих лондонских магазинов. Все, что можно иметь за деньги, расположено тут перед вами на расстоянии вытянутой руки. Все, что вы пожелали бы иметь, вы получите, лишь стоит сказать – я хочу вот эту вещь. Но с одним условием: то, что вы выберете, вы должны оставить себе, отдавать вы ничего не имеете права».

Мы дошли до угла Пикадилли, и эксперимент начался. Скосив глаза, я неотрывно следил за двойником, пока мы шли по Бонд-стрит и заглядывали в каждую витрину. На минуту он остановился перед антикварным магазином «Энью», внимательно посмотрел на старинную Мадонну на золотом фоне и сказал, что картина очень хороша – ранней Сиеннской школы, может быть, кисти самого Симоне ди Мартини. Он сделал движение к витрине, как будто хотел схватить картину, но потом грустно покачал головой, сунул руку в карман и пошел дальше. Потом мой двойник полюбовался старинными часами в витрине «Ханта и Роскелла», а потом, пожимая плечами, сказал, что его не интересует, который сейчас час, да и вообще, можно определять время по солнцу. Перед витриной «Аспри» со всевозможными безделушками из золота, серебра и драгоценных камней он объявил, что ему тошно, что он разобьет стекло и переломает содержимое витрины, если тотчас от нее не отойдет. Когда мы проходили мимо заведения портного его королевского высочества принца Уэльского, мой двойник сказал, что старая одежда куда удобнее новой. И чем дальше мы шли, тем он становился равнодушнее и замедлял шаг лишь для того, чтобы погладить многочисленных собак, следовавших по тротуару за хозяевами.

Когда мы наконец дошли до Оксфорд-стрит, у него в одной руке было яблоко, а в другой – букетик ландышей. Он сказал, что ничего другого из того, что видел на Бонд-стрит, он не хочет, кроме, может быть, маленького абердинского терьера, который терпеливо ожидал хозяина перед магазином «Аспри». Он принялся грызть яблоко и сказал, что это было очень хорошее яблоко, а потом с нежностью посмотрел на ландыши и сказал, что они напоминают ему Швецию. Затем он выразил надежду, что я завершил эксперимент, и спросил, понял ли я, что с ним такое, – не в порядке голова?

«Нет, – ответил я. – Сердце!»

Он сказал, что я – очень искусный врач и он всегда подозревал, что во всем повинно сердце. Он умолял не нарушать профессиональной тайны и ничего не говорить его друзьям – им совершенно не нужно знать того, что их не касается.

На следующий день мы вернулись в Париж. Переезд из Дувра в Кале как будто доставил ему удовольствие – он говорил, что любит море. Но с тех пор он почти не покидает авеню Вилье и только бродит по комнатам, как будто ни минуты не может посидеть спокойно. Он вечно околачивается в приемной и отталкивает богатых американцев, чтобы попросить у меня какого-нибудь лекарства, которое взбодрило бы его – он так страшно устал! А потом ездит со мной по городу и терпеливо ожидает в экипаже с собакой, пока я навещаю пациентов. За ужином он сидит напротив меня на том самом стуле, на котором сейчас сидишь ты, пристально смотрит на меня усталыми глазами и жалуется, что у него нет никакого аппетита, что ему ничего не нужно, кроме сильного снотворного. По ночам он подходит к моей кровати, склоняется над подушкой и умоляет, ради всего святого, увезти его отсюда: он больше не может терпеть, это невыносимо и…

– Совершенно с ним согласен! – сердито перебил меня Норстрем. – Прекрати, ради Бога, болтать вздор про своего двойника. Душевная вивисекция – опасная игра для того, кто не может спать. Если ты и дальше будешь продолжать в том же духе, то вместе с двойником скоро очутишься в сумасшедшем доме. Но я умываю руки. Если ты хочешь, чтобы твоя карьера пошла к чертям, если ты не дорожишь ни репутацией, ни деньгами, если беленая комнатушка на Капри тебе милее этой прекрасной квартиры, то, пожалуйста, уезжай, и как можно скорее, на свой возлюбленный остров. Лучше тебе быть счастливым там, чем сойти с ума здесь. Что до твоего двойника, то можешь передать ему от меня, что он чистейшей воды лицемер. Готов побиться об заклад, что он скоро обзаведется другим бухарским ковром, чтобы положить его под твой дощатый стол, другой сиеннской Мадонной и фламандским гобеленом, чтобы повесить их на стену в твоей беленой комнате, а также чашей XV века из Губбио и старинными венецианскими бокалами, чтобы тебе было из чего есть макароны и пить белое каприйское вино!

Глава 21. Чудо Сан-Антонио