Легенды губернаторского дома

– И что же это такое? – взволнованно спросил убийца.

– Да человеческое сердце! – со зловещей ухмылкой вскричал темнокожий незнакомец. – И пока они не найдут средства очистить эти залежи скверны, на свет не перестанут рождаться злоба и страдания – в прежних обличьях или похуже, – на испепеление которых люди положили столько сил. Я простоял у костра всю ночь и тихонько хохотал над происходившим. О, верьте слову, старый мир еще вернется!

Этот короткий разговор дал мне пищу для долгих размышлений. Если это правда, то насколько она печальна: извечное стремление человека к совершенству выставило его на осмеяние сил зла, поскольку он совершил роковую ошибку в самой сути своего стремления! В сердце – этом крохотном и одновременно безграничном пространстве – обитает первородный порок, а все преступления и страдания мира суть лишь его проявления. Очистите это пространство – и многие ипостаси зла, довлеющие над миром и кажущиеся почти что нашей единственной реальностью, сделаются призрачными и исчезнут сами по себе. Но если мы не выйдем за пределы понимаемого разумом и попытаемся лишь с помощью него распознать и исправить свои ошибки, то все наши достижения покажутся сном. Сном настолько призрачным, что почти неважно, реален ли подробно описанный мною костер настолько, что его пламенем можно было бы обжечь палец, или он только фосфорическое свечение, притча, порожденная моим воображением.

Послания П

Мой горемычный друг П. потерял нить своей жизни, временами надолго впадая в какое-то затмение ума. Прошлое для него совмещается с настоящим, и, чтобы судить, насколько такое смешение иногда любопытно, лучше вам прочесть его собственное письмо, чем мои изъяснения по этому поводу. Бедняга, ни единожды не покинувший свою беленую каморку с зарешеченным окном, о которой упоминается в первых строках письма, мнит себя, однако же, завзятым путешественником, повстречавшим в своих странствиях самых разных людей, давно уже не зримых ничьими иными очами. По-моему, это не столько заблуждение, сколько отчасти нарочитая, отчасти же невольная игра воображения, которой его недуг сообщил столь болезненную напряженность, что призрачные сцены и лица видятся не менее отчетливо, нежели театральное действо, а правдоподобия в них, пожалуй что, и побольше. У меня хранится множество его писем: некоторые из них порождены тем же заблуждением, что и нижеследующее, другие предположениями ничуть не менее нелепыми.

Все вместе они образуют некое эпистолярное целое, и если судьба в свое время удалит моего бедного друга из нашего мира, для него иллюзорного, то я обещаю доставить себе позволительное удовольствие и обнародовать их. П. всегда мечтал о славе сочинителя и не один раз безуспешно пытался стяжать таковую. Будет немного странно, если, не достигнув желанной цели при свете разума, он невзначай добьется ее, отуманенно блуждая за пределами нормального.

Лондон, 29 февраля 1845 года

Дорогой друг!

Привычные сближения преследуют ум с поразительным упорством. Ежедневные обыкновения обносят нас как бы каменной стеной, отвердевают почти столь же явственно, как крепчайшие строения человека. Иногда я всерьез задаюсь вопросом, не могут ли идеи быть зримыми, ощутимыми и обладать всеми прочими вещественными свойствами. Вот я: квартирую в Лондоне и пишу тебе, сидя у камина, над которым висит литография королевы Виктории; слышится приглушенный гул мировой столицы, в каких-то пяти шагах от меня окно, я могу подойти к нему и, сколько мне вздумается, созерцать лондонскую жизнь – я твердо знаю, где нахожусь, но как ты думаешь, что меня сейчас неотвязно тревожит? Поверишь ли, я все время будто бы обитаю в той невзрачной каморке – в той беленой комнатушке с одним оконцем, которое мой хозяин то ли из какого-то каприза, то ли для какого-то удобства забрал железными прутьями, – словом, в той самой каморке, где ты по доброте своей так часто навещал меня! Неужели ни за давностью времени, ни за дальностью расстояния я не избавлюсь от наваждения этого скорбного жилища? Я путешествую, не теряя сходства с улиткой: таскаю свой дом на голове. Ну что ж! Видно, я вступаю в тот период жизни, когда сцены и события настоящего не очень-то впечатляют в сравнении с былым, так что надо смириться с тем, что все больше и больше становишься узником памяти, которая лишь ненадолго отпускает прогуляться, да и то с цепью на ноге.