Легенды губернаторского дома

Правда состояла в том, что род человеческий достиг такой степени прогресса, которая далеко превосходила самые смелые мечты умнейших мужей минувших времен, и было бы явной нелепостью позволить загромождать землю их убогими достижениями на литературном поприще. Поэтому тщательному и глубокому обследованию подверглись лавки книготорговцев, палатки лоточников, общественные и частные библиотеки и даже книжные полки у деревенских очагов. После этого все напечатанное в мире, отдельными листами или в переплетах, принесли и сложили горой у нашего великолепного костра. Пухлые тяжелые фолианты с трудами лексикографов, толкователей и энциклопедистов бросили в огонь, и, с тяжелым стуком падая на угли, они обратились в пепел, как гнилые дрова. Небольшие, щедро украшенные позолотой французские книжицы прошлого века, включая сотни томов сочинений Вольтера, сгорали в тучах ослепительных искр и тонких язычках пламени, в то время как современная французская литература горела синим и красным, бросала дьявольские отблески на лица зрителей, делая их похожими на карнавальных злодеев. Собрание немецких романов источало запах серы. Книги рядовых английских писателей горели великолепно, не уступая хорошим дубовым поленьям. Работы Мильтона пылали особенно жарко, постепенно превращаясь в красные угли, обещавшие тлеть дольше, чем все остальное. От Шекспира вспыхнуло такое восхитительное пламя, что людям пришлось заслонять глаза, как от солнца в зените. И даже когда на него посыпались труды его толкователей, он и из-под этой тяжеленной груды продолжал излучать ослепительное сияние. Полагаю, что он по-прежнему пылает так же жарко, как и всегда.

– Коль мог бы поэт зажечь светильник от этого восхитительного пламени, – заметил я, – то тогда наверняка посвятил бы ночные бдения некоей высокой цели.

– Именно к этому и стремятся современные поэты или, по крайней мере, пытаются стремиться, – ответил некий критик. – Главная польза, которую следует ожидать от предания огню литературы прошлого, состоит в том, что отныне писателям придется зажигать светильники от солнца или от звезд.

– Если они сумеют до них дотянуться, – сказал я. – Но это под силу лишь исполину, который потом сможет раздать огонь простым людям. Не каждый осмелится похитить пламя с небес, как Прометей, но как только огонь попадет на землю, им можно будет растопить тысячи очагов.

Я был весьма изумлен тем, насколько объем сочинений какого-либо автора не соответствовал степени яркости и продолжительности сгорания. К примеру, не нашлось ни одного тома прошлого столетия, как, впрочем, и нынешнего, который мог бы состязаться с небольшой иллюстрированной книжкой «Сказки Матушки-гусыни». «Мальчик-с-пальчик» превзошел биографию герцога Мальборо. Многотомные эпопеи десятками обращались в белесый пепел, прежде чем успевала наполовину сгореть страница старинной баллады. К тому же очень часто пухлые сборники высоко превозносимых стихов не оставляли после себя ничего, кроме облачков едкого дыма, в то время как стих безымянного барда – возможно, тиснутый в углу газетной страницы – взлетал к звездам с сиянием, соперничавшим с их светом. Что же касается свойств огня, мне показалось, что поэзия Шелли горела ярче, чем творения его современников, особенно выделяясь на фоне слабых проблесков пламени и клубов черного дыма, испускаемых томами лорда Байрона. Что же до Томаса Мура, то от некоторых его песен отдавало горящей аптекой.

Я с особым интересом наблюдал, как сгорали работы американских писателей, и тщательно засекал по часам время, за которое они в большинстве своем превращались из небрежно напечатанных книжек в незаметные горстки пепла. Было бы оскорбительно, если не рискованно, разглашать эти страшные тайны, поэтому ограничусь наблюдением, что не всегда книги превозносимого публикой автора столь же блистательно сгорали в костре. Мне особенно запомнилось, как чудесно горел тонкий сборник стихов Эллери Чаннинга, хотя, по правде сказать, отдельные места неприятно шипели и потрескивали. Относительно некоторых авторов, как американских, так и заграничных, я подметил любопытную особенность. Их произведения, весьма массивные по объему, вместо того чтобы вспыхнуть или хотя бы задымиться, внезапно таяли – а значит, состояли изо льда.

Если не сочтут нескромным упоминание моих книг, то должен признаться, что я высматривал их с отеческим интересом, но тщетно. Они, вероятно, обратились в дым при первом же соприкосновении с огнем, и в лучшем случае я могу лишь надеяться, что они добавили одну-две искорки к сверканию восхитительного вечера.

– Увы! Горе мне, горе! – стонал тучный господин в зеленых очках. – Мир мой полностью разрушен, и мне незачем больше существовать. У меня отняли дело всей жизни. Ни за что на свете теперь не раздобыть ни одной книги!