Легенды Лиса

— Лишь потому, что мы, познавшие за тысячу лет и тиранию самовластных взрослых, не проникшихся в нежном возрасте нужными ценностями, и разгул безобразий от воссевших на трон самовлюблённых детей, последние несколько столетий превыше всего ценим значимость воспитания. В первую очередь, королевских особ. Для королевства ничего не значит потеря пары-тройки крепостей, десятка-другого высших воинов. Если закалка нужного качества стали даётся такой крохотной ценой, мы рады и счастливы. И мы ведём настоящие завоевательные походы, преследующие реальные цели. Не потому, что нам нужны ваши разрозненные крепости. А потому, что нам нужны разумные и опытные правители. Один разумный правитель у нас уже есть. В качестве истинного военачальника, в нашем отряде присутствует великодушная, осторожная и мудрая девушка. Без малого два часа спустя этот ещё почти ребёнок отдаст приказ уничтожить крепость не потому, что её переполняет ощущение власти или радость разрушения. А потому, что так нужно — в нашей крошечной войне, в которой закаляется настоящая сталь.

Речь его произвела нужное патетическое впечатление на всех, кроме меня и моего старика.

— И поэтому, — сказал я, — вы привели сюда сто воинов вместо десяти.

— О, нет, — не раздумывая, ответил посол, кланяясь чтобы спрятать глаза. Чувствуя, что максимальную осторожность нужно проявить именно сейчас. — Сто воинов присланы не для защиты Её Высочества. Обычно мы действительно берём с собой не больше двадцати, и этого всегда хватает. Но в этот раз мы привели с собой сотню. Не для того, чтобы драться. Не ради насмешки. Не чтобы испугать или подавить ваш моральный дух. Мы честны со всеми, кого завоёвываем, и никогда не сделали бы этого. Сто воинов с нами — лишь знак уважения к вам, Лорд Ива. Мы многое слышали о вас. Мы знаем, как вы отважны.

— Довольно. Вы можете продолжать развлекать моих домашних рассказами. Я закончил с вами. Час спустя вы получите письмо, которое передадите вашей осторожной девушке. И после мы увидим, какова её мудрость.

— О… — сказал посланник, опять склоняясь, чтобы дать себе время подумать.

Но я ушёл из зала, не дожидаясь, пока он распрямится.

— Позвольте спросить вас, — тихо сказал мой старый начальник гарнизона. — Почему?

— Как ты сам думаешь? — пожал я плечами, стоя у окна, чувствуя тяжесть на боку, где висел меч, и на душе, где тлело сердце.

— Я думаю, мой лорд, — помедлив, честно ответил он, — вы чересчур отважны для этого боя. Слишком честны. Все знают вашу честность и доброту. Я знаю лучше всех. Думаю, что вы собираетесь вызвать на поединок одного из воинов принцессы. Думаю, вы проиграете его и погибнете, ибо, следуя вашей всегдашней чрезмерной серьёзности, поединок будет до смерти. Думаю, через десять лет все будут воспринимать вашу гибель не как героический поступок, а как ужасную глупость. Ведь если бы вы сдались, королевский эдикт назначил вас управляющим, и всё стало бы как раньше, а разница между свободным и вассалом оказалась столь незначительной, что через десять лет люди, живущие в спокойном, процветающем графстве, помнили бы о вас, лишь как о сумасшедшем.

Он помолчал, рассматривая мою спину и тяжко вздыхая от любви ко мне.

— Действительно, — кивнул я, — они бы оказали мне честь управлять крохотным леном королевства, который из разбойничьей земли я превратил в спокойный и радушный приют. Вернули бы все мои привилегии и наделили бы дополнительным правом стоять в присутствии префекта провинции. Они взяли бы с нас не самые больше налоги, помогли бы со знаниями, с этой современной наукой, привнесли бы в нашу жизнь больше уверенности и нескрываемую гордость… Гордость, сравнимую с гордостью тетеревов. С другой стороны, конфликт с ними неминуемо привёл бы к гибели половины гарнизона и позорному бегству оставшихся. Две тысячи матерей, столько же жён и ещё больше детей оказались бы ввергнуты в величайшее горе утраты… Драться с сотней совершенно безнадёжно… И почему, после всего этого, глупый лорд Ива собирается не сдаваться, а принимать бой? Что ты скажешь об этом?

— Я скажу, что вы просто запутались в понятиях долге и чести, мой лорд. Не можете принять неизбежное поражение, как нечто, предопределённое свыше, и отказаться от своей героической смерти во имя неизвестно чего.

— Неизвестно чего? — проронил я. — Тебе неизвестно, что такое — Матушка Свобода, и что — Тётка Несправедливость? Ты не знаешь, почему с одной из них следует бороться, а за другую — умирать?

— Поверьте мне, — он почти заплакал. — Я знаю. Я сам учил вас этому… Но ведь не тогда, когда это совсем безнадёжно. Не тогда…

— Поверь мне, — сказал я, оборачиваясь, — я не пошёл бы драться с безнадёжностью, если бы знал, что это бессмысленно. Но, по мне, в этом есть смысл.

— Пожалейте, — задохнувшись, воскликнул он, падая на колени. — Пожалейте хотя бы меня! Я ведь вложил в вас всю жизнь без остатка, всё, что было! Вы ведь являетесь олицетворением всему, во что я верил и что любил…

— Именно поэтому, — прошептал я, наклоняясь и целуя его в сморщенный вспотевший лоб. — Именно поэтому я не сдамся.