Легенды о любви и дружбе

По краям вдоль обочин дороги Мертвых танков лежали куски.

А в душе у нее — ни тревоги,

Ни надежды, ни слез, ни тоски, Только сила, что, горы сдвигая,

До небес достигает седьмых И в аду не сгорает нагая,

Но не выдаст любимых своих.

Вы видали ее на вокзале В платье латаном, в рваном платке, Вы и слова с чужой не сказали На ее, на чужом языке,

Проводили глазами,— и сразу Стерлась в памяти бедная тень. ...Понабило вагон до отказу,

Застучала колес дребедень.

Под Орлом ли, в Клину, или в Лубнах, В сорок первом иль в сорок втором,

Над путями в отгулах стотрубных Отбомбил, что положено, гром. Отпылали цистерны. На шпалах Пятна нефти мерцали всю ночь. Мчались тучи, и ветер трепал их, Разрывал и отбрасывал прочь.

Но ждала героиня рассказа Небывалого света в ту ночь.

Вы ее повстречали, и сразу Смыло в памяти милую дочь Ярослава... А может, и ваша Поднималась над заревом сел.

И сиял вам все ярче и краше Ее золотом шитый подол.

И оттуда, далеко-далече,

Словно звон телеграфной струны, Словно в юности, пело о встрече Напряженное сердце страны.

...Ни огарка, ни лампы. А в окнах За пробитой фанерой дожди.

Жди зари, на платформе промокнув, Эшелона последнего жди.

Никуда ты уже не уедешь,

Никуда от судьбы не уйдешь!

Что ты, милая девушка, бредишь? Видно, вправду глупа молодежь!

Но когда переполнилась чаша И казалось, что горя не снесть,

Рядом с нею вся родина наша Проступила из мглы,— вся как есть! Нет, не сказка, не дочь Ярослава,

Не ушедших времен голоса —

Это молодость наша и слава,

Вся как есть на земле, вся краса!

Все, чем сердце богато от века,

Вся его доброта и мечта!

Потому что Любовь Человека Пошлой скуке ничьей не чета.

Потому что, по шпалам шагая,

До небес достигает седьмых И в аду не сгорает нагая,

Но не выдаст любимых своих.

И без страха и без колебанья Она знала дороги свои:

Может, в Лубнах, а может, в Любани, Может, в Люблине — сердце Любви.

«Молчи. Не надо вспоминать. Смотри В глаза мои до самой до зари.

Как много дней, как много лет подряд Ты с половцами бился, говорят,

И падал на Дону, и вновь вставал На Перекоп и на Троянов вал,

И крепко спал под каменным крестом На Бородинском поле. А потом Под Сталинградом, смертью смерть поправ, Поил коня у волжских переправ.

И вся земля, вся русская земля —

Леса, овраги, хлебные поля,

Проселки, избы, озими, стога,

Студеных рек нагие берега,—

Вся даль земная мчалась за тобой В иную даль, где шел бессмертный бой».

Что печалишься, дочь Ярослава? Что журишься, дружина моя?

Иль печаль твоя — вечная слава Всем погибшим за други своя?

И она обняла его плечи,

Смотрит в очи, не прячет лица... Нет конца, нет конца этой встрече, Да и в песне не надо конца...

А. М. Ремизов

О ПЕТРЕ И ФЕВРОНИИ МУРОМСКИХ

Муром город в русской земле, на Оке. Левый высокий берег. И как плыть из Болгар с Волги, издалека в глаза белыми цветами земляники, из сини леса, церкви. На воеводской горе каменный белый собор Рождества Богородицы, за городом женский монастырь Воздвижение. Городом управлял муромский князь Павел. К его жене Ольге прилетает огненный летучий Змей.

I

Как это случилось, Ольге не в разум. Помнит, что задремала, блеск прорезал ее мутный сон, она очнулась, и в глазах кольцом жарко вьется и крылом к ней — горячо обнял, и она видит белые крылья и что с лица он Павел.

Всем нечувством она чует и говорит себе: «не Павел», но ей не страшно. И это не во сне — не мечта: на ней его след и губы влажны. А когда он ее покинет, она не приберется — так и заснет, не помня себя. День — ожидание ночи. Но откуда такая тоска? Или любить и боль неразрывны? Или это проклятие всякого сметь?

А вот и среди дня: она узнала его по шуршу крыльев и как обрадовалась. И весь день он ее томил. И с этих пор всякий день он с ней.

Видит ли его кто, как она его видела, или для них он другой — Павел?

Он заметил, слуги, когда он сидит с ней, потупясь отходят или глядят не глядя: мужу все позволено, но когда на людях, это как в метро в сос соседа.

И у всех на глазах с каждым днем она тает.

Постельничий докладывает князю:

— С княгиней неладно: день ото дня, как вешний снег...

Павел ответил:

— Кормите вдоволь.

Павел зверолов: поле милее дому. Простые люди живут тесно, а князья — из горницы в горницу дверей не найдешь: муж у себя, жена на своей половине, муж входит к жене, когда ему любо, а жена ни на шаг.

На отлете птиц он вспомнил о своей голосистой и нежданный показался в горнице Ольги. Ужас обуял ее при виде мужа. И, как на духу, она во всем призналась. Слово ее, потрескивая, горело: ветка любви и горькая ветвь измены.

Павел смутился: огненный Змей, известно, прилетает ко вдовам, но к мужней жене не слыхать было.

— И давно это?

— На Красную Горку.

И он вспоминает: в последний раз он был у нее на Святой, стало быть, после.

— И вы это делаете?

Она вскинула глаза — чиста! — и виновато потупилась.

— Да ведь это большой грех.

И на слово «грех» она вздрогнула от клокота ответных слов — и голос пропал.

— Надо принять меры,— сказал он не своим голосом, глухо и без слов грозно, так — что рука поднялась, но не ударила.

Досадуя, вышел.