Легко видеть

Михаил уснул, убаюканный дождем. Он уже перестал воспринимать его отдельно от звукового фона таежного мира, который его окружал, но все же помнил о том, насколько у него теплей и суше, чем снаружи, за тонкими оболочками пуховика и палатки. Такая ценность не забывалась даже во сне.

Зато проснувшись, Михаил не мог вспомнить, снилось ли ему что-нибудь, но первая мысль при бодрствовании была о Марине. О том, как просыпаясь в одной постели раньше ее, с трудом удерживал себя от того, чтобы ее разбудить и побудить к занятиям любовью, да удерживал себя, потому что прерывать ее сон даже ради этого было все-таки совестно. Но разбудить хотелось ужасно.

Дождь, как и ночью, стучал по кровле палатки, но внутри ее было уже светло. Михаил нехотя, лишь по крайней необходимости, вылез из «слоновьей ноги», натянул плащ поверх пуховика и расстегнул «молнии» входа. Открывшаяся картина мира лишилась привычной цветности и яркости. Она больше не притягивала к себе. Прикинув в голове, чему отдать предпочтение – разведению костра и приготовлению завтрака или приятному безделью в сухой постели в раздумьях и воспоминаниях, а то и во сне, он выбрал второе – готовить «во что бы то ни стало» для себя одного явно не имело смысла – голод пока не подпирал. Михаил посмотрел на Реку. Вода в шивере, которую он прошел вчера последней, кипела и крутилась уже не по законам гидравлики, а по своему произволу, выбрасывая из своих серых недр белую пену не только поверх стоячих волн ниже сливов, но и поверх спиралей, бочек и выпоров. Соваться туда действительно не хотелось. Он повернулся ко входу и залез вовнутрь палатки. Сегодняшний день он имел право провести как сибарит и лентяй. Захочет – выспится всласть. Прорежется голод – делать нечего, разожжет огонь. А если будет желание читать или писать – займется делом, было бы ниспослано вдохновение Свыше. Дневку себе он заработал даже без скидки на возраст. Вообще-то он уже чувствовал, что что-то созрело внутри существа и ждет излияния, но он еще не знал, что, и потянулся за ручкой и бумагой. Лицом к лицу с белой неисписанной поверхностью он ощущал себя участником не только сосредоточенного труда над ней, но и участником неземного действа, угадывателем истин и устраивателем на их основе новых трасс и траекторий ради проникновения в ранее неведомое или невысказанное усиленной работой собственного мозга.

Сейчас Михаил почувствовал, что первым словом будет верность, а после того, как он записал его, стало ясно, что темой будет древнейшая проблема морали – проблема верности лучшему в себе и своей любви. Он уже не раз погружался в сложнейшие коллизии, в которых понятие верности приходилось рассматривать с разных сторон, прежде чем можно было сделать безошибочные итоговые выводы.

Впервые его обеспокоила эта проблема еще в начальные годы супружеской жизни с Леной. Заметив в себе тяготение к другим женщинам, причем отнюдь не в ущерб чувствам к жене, он впервые в жизни оказался перед необходимостью вырабатывать для себя твердую позицию среди как будто одинаково весомых аргументов весьма разноречивого плана, нередко взаимоисключающих друг друга, но диктующих каждый свой императив поведения. Михаил понимал, насколько важно не ошибиться. В каком-то смысле ставкой была счастливая семейная жизнь.

Если плясать от биологической природы человека, то она бесспорно обязывала каждого индивида быть готовым к оплодотворению любого подходящего и охочего партнера, ибо именно избыточность сексуальных связей гарантировала успешное и прогрессивное (в математическом смысле) размножение особей данного вида. С этой стороны правомерность внесения разнообразия в личную жизнь и законность влечений ко многим возможным партнерам вполне оправдывалась естественными и врожденными свойствами, которыми было наделено от природы каждое существо. Больше того, даже строгая общественная мораль иногда пасовала перед правом каждого человека на потомство. Например, после всякой войны множество женщин и девушек натального возраста лишаются возможности найти себе законного партнера для брака, поскольку их мужья и женихи погибли в войне. Если следовать морали, они должны нести двойные лишения – пребывать в безбрачии и не иметь детей. Даже официальные моралисты понимают, что это слишком, и потому признают за одинокими женщинами право на материнство. Но от кого они могут зачать детей? В среднем (то есть не считая закоренелых, принципиальных блудохолостяков) – лишь от женатых мужчин, «гуляющих на сторону». Парадокс ситуации состоит в том, что женщинам, вступающим в связь с женатыми мужчинами, не грозит обвинение в разврате, ибо им самой природой велено рожать, да и государство заинтересовано в восстановлении людских потерь, а мужчинам, совершающим богоугодный акт, но вне своего законного брака – оно очень даже грозит, несмотря на то, что обе стороны занимаются общим делом в одной постели. Почему тогда одна сторона виновата, а другая нет?