Легко видеть

На чужом биваке их не встречали. Никто еще не встал после сна. Хотя вроде бы уже полагалось. Или они раздумали спешить? Впрочем, вероятнее было другое – никому неохота было вставать, разжигать костер из мокрых дров и готовить скудный унылый завтрак.

Михаил выгрузил из рюкзака продукты перед Галиной палаткой. Там что-то услышали и спросили:

– Галка, ты?

Голос принадлежал Ире.

– Да. Михаил Николаевич принес нам продукты.

– Сейчас я выгляну, – пообещала Ира. – Ой, сколько вы отрываете от себя! – через минуту воскликнула она, высунув голову из палатки.

– Не беспокойтесь, – прервал ее Михаил. – Себя не обидел.

– А как же мы с вами рассчитаемся?

– В Москве отдадите. Я оставлю Гале свой телефон.

– Спасибо, вы нас здорово выручили!

– Не стоит говорить. Смог оказаться полезным – и ладно. Счастливого вам пути и благополучного окончания похода.

– С вашей помощью, надеюсь, получится. И вам счастливого сплава. До свидания, – сказала Ира.

Михаил повернулся к Гале.

– До свиданья. Только не слишком торопитесь в порогах. Тогда все будет хорошо.

– До свиданья, – придвигаясь к нему, ответила Галя.

Они быстро обнялись, и она его поцеловала.

– Будь счастлива, – шепнул Михаил, и, подхватив пустой рюкзак и пальму, зашагал обратно. На границе бивака он оглянулся в последний раз. Галя смотрела ему вслед. Рядом с ней уже стояла Ира. Увидев его поднятую в приветствии руку, обе женщины дружно замахали в ответ. Михаил и с грустью, и с облегчением подумал, что больше не увидит их. По крайней мере здесь, на Реке.

Вернувшись к палатке, он из припасенных сухих щепок и поленьев быстро разжег костер и повесил над огнем котелок с кашей, затем спустился к воде. Вид у реки был совершенно неласковый, и купаться никак не хотелось, однако он заставил себя, напомнив себе формулу, которая всегда придавала ему недостающую решимость: «Между тобой и твоим ревматизмом – только холодная вода». Это была правда. Важно было только не переохладиться. Тогда ревматизм не приставал.

Вода и впрямь еще больше остыла. Он быстро мокнулся, намылился, и снова погрузился в реку, чуть-чуть проплыл. На берег он выскочил как ошпаренный и принялся интенсивно растираться, но согрелся не раньше, чем полностью оделся, взбежал наверх и постоял у костра. Только там он вновь почувствовал себя комфортно.

После завтрака Михаил забрался в палатку и занялся мелким ремонтом одежды, затем принялся за дневник. Предстояло решить, как писать о ночи, проведенной с Галей, если вообще об этом писать. Не писать совсем казалось несправедливым. Писать, как и чем они занимались, было и стыдно, и неосторожно. В конце концов, он упомянул, что вечером Галя к нему зашла, а утром он отнес к ним на бивак свои излишки продуктов. Сделав все, что собирался, он осознал, что управился поразительно рано. Сказался необычайно ранний подъем.

Но идти на охоту не имело смысла. Вся разумная дичь – а он знал, что вся она разумна, но особенно после такого дождя – ни за что не покинет своих сухих убежищ, даже если подойти к ней почти вплотную.

Оставалось только либо думать, либо писать, либо читать. Михаил выбрал последнее. Он погрузился в любимую повесть Андрея Скалона «Живые деньги», забыв обо всем другом. И снова его бередил не только изумительный текст, рождающий абсолютно реальные картины и образы, но и так и несбывшаяся мечта стать настоящим, постоянно живущим в глухомани таежником, а не гостевым посетителем тайги. И поскольку героями повести, наряду с людьми, были собаки, он еще сильнее затосковал без своих, о которых, конечно, и так не забывал, потому что ежедневно и почти ежечасно ощущал их совершенно непривычное отсутствие рядом с собой. Дома всегда приходилось смотреть себе под ноги, чтобы не наступить на какую-нибудь, когда они блаженно спали на полу, часто на самом проходе и в узостях, «на Гибралтаре», как он им говорил. Одно время в доме их было три. Умница Бетси, прекрасная колли, самая старшая и вполне сознающая, что она красавица и умница, ее младший брат от другого отца, но в еще большей степени – молочный сын, которого она выкормила грудью, сделав молоко без всякой беременности, вызвав его у себя только любовью, чтобы питать недельного щеночка после смерти их матери Ньюты от послеродовой инфекции. Их общими с Лизанькой-Бетсинькой стараниями крохотный Ньютик вырос в большого красивого черного колли, похожего на мать, но так навсегда и оставшегося маленьким несмотря на свой ум и матерость. Последним был черный, с единственным белым пятном внизу на груди, лабрадорский ретривер Богдан, невероятно сильный и быстрый для своей, в общем-то, не очень большой величины и тоже очень хороший пес, но не родившийся и не воспитывавшийся в их семье. У его появления в их доме была другая история.