Легко видеть

Действительным и последовательным преобразователем России оказался ненавидимый и почти уничтоженный Горбачевым Ельцин. Из всех российских политиков нового времени он оказался единственным, кто сохранил верность объявленным идеалам демократии, а, главное, не допустил коммунистического реванша, который вернул бы народ во власть единственной партии и ее карательно-принудительного аппарата во главе с КГБ. Самое горькое и отвратительное состояло в том, что реванша добивались не столько плохо чувствующие себя в новых условиях или чем-то обделенные функционеры, чиновники и их прихлебатели, сколько очень многие беспартийные, зато в буквальном смысле слова «советские» граждане, отвыкшие от чувства своей ответственности за свою судьбу и до сих пор считавшие, что пусть уж лучше партия думает за них, но за это обеспечит их привычными благами на уровне чуть выше нищенского. Рабское положение давно не угнетало их сознания. Наоборот – их остро раздражало или угнетало (кого как) сознание свободы, от которой они ничего не получили, тем более, когда рядом с ними нашлись мерзавцы, которые на этой свободе сумели разбогатеть. С помощью таких тоскующих по «развитому социализму» граждан, забывших об очередях в магазинах и о дефиците любых товаров, даже, в конечном счете, водки, который стал фирменным знаком данного вида социализма, реванш мог стать вполне реальным. И только Ельцин смог встать во главе рассекающего этот мутный поток клина, устоять, пропустить его мимо себя без разрушительных для великой страны последствий и в конечном итоге придать ее благому развитию необратимый характер. Да, Борис Николаевич был великим мастером одерживать без преувеличения великие победы, и почти такой же мастер упускать плоды этих побед, правда, к счастью, не всех. Безусловно, он бывал подолгу ленив и расхлябан, как и почти всякий нормальный русский человек, но в критических ситуациях он преображался, поднимаясь во весь свой гигантский рост, и тогда уже было трудно решить, кого он больше напоминает – то ли пророка Моисея, выводящего народ из египетского рабства, то ли богатыря Илью Муромца, крушащего басурман, то ли враз их обоих в одном лице. Перед таким противником реваншисты трусливо поджимали хвосты. Тягаться с подобной фигурой им было совсем несподручно. Реванш не состоялся. Но до Ельцинских дней было еще далеко, очень далеко, когда в несокрушимом боевом бастионе КПСС – в КГБ – начали появляться серьезные трещины.

Глава 20

Михаил не был осведомлен обо всех сторонах деятельности комитета государственной безопасности, но совсем ничего не знать о ней, живя в своей родной стране, было невозможно. Он знал и не только знал – чувствовал, что он такой же подозреваемый, как и остальные Советские граждане, но особенно, как лицо, принадлежащее к интеллигентскому слою, принципиально беспартийное и не усердствующее в восхвалении порядков советской системы – и потому определенно подозреваемое в скрытой крамоле, хотя диссидентом он себя не считал и действительно не был. Власть желала выражения восторженной любви к себе по любому случаю. Михаил любви не изображал и этим подавал плохой пример своему коллективу. Это не могло не отмечаться в его досье.