Лейб-гвардии поручик

Люди из фронтовой ЧК нынче хватали всех. Сказал слово против большевиков или против Сорокина – в тюрьму. А в последнее время в практику вошли аресты состоятельных граждан. Конечно, у «буржуев» ценности были реквизированы пользу республики особым указом. Но многие смогли припрятать кое-что на черный день. Теперь, предвидя скорое отступление из города, сотрудники ЧК вымогали отступного, иначе начинали «шить» контрреволюционный заговор.

В камере офицеры просидели два дня. Познакомились с местными обитателями. Еврей Моисей Голдман, торговец, постоянно терся подле корнета Лабунского. Всё говорил, что всегда хотел сына, но бог не дал ему.

– А что было нужно бэдному еврэю? – жаловался Голдман Лабунскому. – Пусть у еврэя будет сын. Такой молодой человек как вы. Но моя жена не дала того мне, хотя я дал ей много чего взамэн.

– Вы сделали её богатой, Моисей Маркович?

– Это как сказать, молодой человек. Что такое богатый? Тот, у кого много денег? Или тот, у кого много счастья? А разве есть счастье у ерэя? Вот ви по виду офицер, молодой человек. И не надо спорить! Я вижу, кто сидит рядом со мной. А они еще говорят, что еврэи убивают русских. Ваши белые так говорят. От того, что среди комиссаров много еврэев! Но и я тоже еврэй. И представьте, что вчера меня доращивал следователь еврэй. И что вы думаете? Он хочет получить с меня денег! Нет, не бумажными керэнками. Тех бы я дал ему целый чемодан с моим удовольствием. Он желает золота. Николаевскими червонцами. Кстати местные бумажные деньги этой республики он тоже не хочет. Что вы на это скажете, молодой человек?

–И что он вам обещал, если вы дадите ему золото?

–Свободу для меня и моей семьи. Я имею жену и дочерей, молодой человек. И на мое счастье мои дочери не так красивы. Они пошли в свою мать. А она никогда не отличалась красотой. Но была богата, что компенсировало этот недостаток. И теперь я должен отдать чэкысту то, ради чего женился 20 лет назад на моей жене. Что вы на это скажете? А кто вернёт мне мои двадцать лет?

–Жизнь того стоит, Моисей Маркович.

–Это правда, молодой человэк. Но что есть жизнь старого Голдмана без золота? Моя фамилия означает «Золотой человек» и я всегда хотел, чтобы это было так. После их рэволюции они уже пять раз пытались отобрать у меня золото. Но Моисей Голдман таки умеет прятать. Они забрали только бумажные деньги. Тех тоже было немало. Но что такое бумага, молодой человэк? Завтра никто не даст за эти бумажки и буханки хлэба.

–А откуда они знают про ваше золото, Моисей Маркович? Не потому ли, что вы говорите об этом каждому встречному. Вот мне, например.

–Вы не каждый встрэчный. Моисей Голдман видит людей. Да и все кто жил в этом городе знают, что у старого Моисея Голдмана не пустые карманы. Того скрывать не нужно. Меня арэстовывали уже три раза. Но самое страшное началось после прихода в город Сорокина. Они говорят мне, что придут белые и все отберут. И на этом основании я все должен отдать им. Вы понимаете?

– Отдайте им часть, Моисей Маркович, и этим спасете себя и остальное. А затем, я посоветовал бы вам, убираться из города. Не стоит вам ждать белых.

– Думаете, что они станут грабить?

– Генерал Деникин против грабежей, Моисей Маркович. Но в армии хватает разного отребья. И становится его все больше и больше и с той и с другой стороны.

– А вы правы, молодой человек. Вы трэзво смотрите на жизнь. Ах, почему моя Циля не родила мне такого сына?

***

Штерн отвел Лабунского в сторону.

– Все болтаешь с евреем?

– Он интересный человек. Почему не поговорить с интересным человеком, раз выпала такая возможность?

– Нас так и не вызвали на допрос, Петя. А уже два дня прошло.

– И что?

– Я тут поговорил со «старожилами». С теми, кого могут выкупить. Так они говорят, что расстреливают ныне пять раз в неделю, а не как ранее три раза по нечетным дням.

– Думаешь, нас к стенке поставят?

– А почему нет? Кто мы с тобой такие? Что мы знаем? Ничего!

– Что предлагаешь?

– Побег! – сказал Штерн.

– Побег? И как ты видишь наш побег?

Двери камеры заскрипели и внутрь вошли три человека. Первый развернул список и стал читать фамилии. Он назвал 14 человек. Названные поднялись со своих мест.

– На выход! – сказал человек в кожанке, убирая лист бумаги в карман.

– Господин комиссар! Но вы назвали и мою фамилию!

– И что? На выход!

– Но мне никак нельзя на выход. Я говорил с вашим начальством.

– Там разберёмся! Все на выход!

В камере стало свободнее.

– Видал? – спросил Штерн. – Всех к стенке. У них говорят, что нас кормить нечем. Даже той отвратительной баланды, что они дают, не хватает. И завтра мы услышим и наши фамилии в списках.

– Я и сам вижу. Но как нам уйти отсюда?

– Нас не водили на допрос.

– И что?

– Нужно самим напроситься, – сказал Штерн.

– На допрос? Зачем?

– Скажем, что мы что-то знаем важное для них.

– Но мы ничего не знаем.

– И что? Нужно придумать нечто, чтобы время затянуть. А там и наши, глядишь придут и спасут нас.

В этот момент двери снова заскрипели, и в камеру вошёл надзиратель.

– Кравченко! – произнес он.

Штерн толкнул Лабунского:

– Ты у нас записан как Кравченко.

Надзиратель повторил:

– Кравченко!