Лекарь

Спуск и опять подъём. Вот оно, «гнездо», а в нём тело. Корабельный мальчишка-юнга занимает всё пространство внутри этой маленькой бочки. Мне втиснуться не удаётся. Поднимаю тело, крепко хватаясь за локоны, и подтягиваю ближе к себе. Оно ещё гибкое, не чувствуется окоченения. Видно, умер совсем недавно. Ах, если бы я подумал о флаге ещё вчера! Поддерживаю безвольное тело под мышки, набираясь сил выкорчевать его из бочки и скинуть на палубу или, если повезёт, прямо в море. В правое ухо подул тишайший короткий ветерок. Откуда он в этом недвижимом воздухе? Вот, ещё раз. Святые угодники! Пока я подтягивал туловище, голова юнги упокоилась на моём правом плече, и этот ветерок не что иное, как дыхание, исторгнутое телом. Неужели он жив!? Эти два коротких выдоха ещё ни о чём не говорят. Это мог быть механический исток воздуха из грудной клетки при сдавливании. Такое в моей практике бывало. Но тут, на высоте, я не могу проверить мальчишку, и о сбрасывании его вниз уже не может быть и речи. Мне надо его спускать. Быстро. Каким образом? На себе. Счастье, что, спустившись с грот-мачты, я не выбросил верёвку. Осторожно поворачиваясь на марсе, держась то за бочку, то за ванты, я опутываю наши тела этой верёвкой, затягивая её сильнее с каждым витком. Шею оставляю свободной, но пропускаю петли над плечами и между ног, затянув потуже над ремнём. Так и начинаю спуск, с увеличившейся в несколько раз нагрузкой на мои и без того слабые члены. Хорошо, что я не отвлекаюсь на трудности и неудобства, забив голову одной мыслью: «А вдруг он жив?», и планируя свои действия на случай, если это окажется так.

***

Мы на палубе. Скорее распластать тело на досках в тени мачты. Нет шансов, что живой – кожа пошла пятнами. Глупец, это солнечные ожоги. На скрытых одеждой местах их нет. Надо проверить зрачки. Если неподвижно расширены – парень мёртв. Да, зрачки неподвижные, но недостаточно широкие, чтобы решить, что передо мною труп, а в глаза мертвецов я уж насмотрелся. Дышит? Приникаю ухом к губам и чувствую слабое дыхание. Срываю один чулок и мочу в воде из баклажки его верхнюю, чистую часть. Этой тряпицей, намотанной на палец, провожу по губам, ссохшемуся в серый обрубок языку и внутренней поверхности щёк. Внутри рта что-то шевельнулось. Глотает? Значит попробую из баклажки, приподняв голову юнги на колено. Так удаётся влить ещё несколько капель и все они сглотнулись истосковавшимся по влаге горлом. Он жив, хвала Богу Милосердному!

Парня я размещаю в каюте. Обтираю, осматриваю. Кожа чистая. Под мышками и под челюстями припухлости, но бубонов нет. Не похоже, что чума. Видно, от страха заразиться затаился в «вороньем гнезде» и сомлел там от обезвоживания.

Четыре дня я выхаживаю своего подопечного. Мою, кормлю и пою, выношу за ним. Он дышит и глотает, но сознание ещё не возвращается и движения тоже.

Я почти не покидаю каюты. На море полный штиль. Если бы не навязчивые поскрипывания корабельных досок, можно было бы забыть, что мы с моим парнем находимся во влекомом морем деревянном корыте, а не в номере какой-нибудь портовой гостиницы. «Мой парень», так я его называю и про себя, и вслух, когда ухаживаю за ним. В свободное, не занятое уходом и готовкой время, я читаю. Естественно, Библию.

«Бог есть Любовь». Я понял, что это правда. Здесь, в этой каюте он со мной – Бог-Любовь. Я люблю это существо. Моего парня. Не влюблён, а люблю. Я изучил это тело во время ежедневных процедур. Нет, это любовь не телесная. Его красота трогает меня настолько, что мне не хочется трогать её. Я видел и прикасался к каждому дюйму этой плоти, и ничто меня не возбудило. Нет никакого желания его целовать, и, уверен, не возникнет, даже когда он придёт в себя. И я не желаю обладать им, как это, всякому известно, делают на флоте с юнгами развратные матросы. Кстати, уверен, он юнга. А вдруг он из приявших мужскую любовь? А если он, очнувшись и окрепнув, предложит мне себя? Нет и нет! Он не получит моего отклика. А вдруг он захочет обладать мной, отдамся ли я ему? О, Боже, да! Без всяких чувств, экзальтации, страсти, я отдамся ему и позволю ему делать с собой всё, что пожелает. А пока, буду молиться, чтобы это не воплотилось, буде он придёт в себя. Нонсенс? Нет. Большинство жён, получают супругов не по любви, а по воле родителей, и тем не менее, позволяют им соития. Для меня «любовь» это не брать и отдаваться, а отдать себя. Я осознал, что хочу отдать себя всего этому парню и мне нет дела, захочет ли он этим воспользоваться, и, если захочет, то как. Просто бросить всю оставшуюся жизнь к его ногам. Высшее чувство! Это выше меня, настолько, насколько небеса выше тверди. Любовь-Бог.

Парень годится мне в сыновья, если не во внуки. Может, это отеческая любовь? Нет. Отеческая любовь замешана на крови. Любовь отца к сыну – перетекание крови в сообщающихся сосудах. Кровь, как и ртуть, если обстоятельства разделяют её частями, разбрызгивают каплями, стремится притянуть эти части, эти капли в единое целое, вернуть себе объём, величие. Так проявляется зов крови и это основа родственных чувств.