Лекарь

Моя Любовь другая. Люблю ли я Бога? Безусловно. А если Бог потребует от меня отдаться? Такого быть не может и, потому, нечего обсуждать. Но Бог взял меня. Я его со всеми своими потрохами. Тем, что я есть, тем, что я создан, я обязан ему и только ему. Я его, сколько бы этого ни отрицал и как бы не пытался это изменить. Нет тут моей воли, захочу ли я отдать себя ему. Я его, и на всё воля Божья. Признав это, я признаю, что несмотря на все испытания, что посылает, Бог любит меня. Бог-Любовь.

Я не чурался плотских утех. Были у меня суетливые совокупления с обозными шлюхами и маркитантками. Были довольно продолжительные «романы» с женщинами из более зажиточных слоёв. Даже из аристократии. В занятом с бою городе женщины лишаются защиты своих, уничтоженных победителями мужчин, и ищут её среди вчерашних врагов. Войсковой лекарь, это не обычный вояка. Он на одной ноге с офицерами, а хорошему лекарю благоволит даже сам полковник. Чем не желанный объект для алчущей крепкого мужского плеча особы? Так я проводил долгие месяцы гарнизонной службы в своего рода союзе с привлекательнейшими и состоятельнейшими дамами покорённых нами крепостей и городов. Я любил женщин. Но Любовь, до сегодняшнего озарения, я познал только раз:

Мне было пятнадцать, мы уже жили в городе, но в гетто осталась моя подружка Эстер. Я знал все проходы и лазы ведущие в ограждённый от христианских улиц еврейский квартал, и коротал с Эстер всё свободное время, придумывая нам сказочное будущее, по-детски беззаботно, не обращая внимание на то, что оно уже раздавлено грубым башмаком настоящего.

В один из дней Эстер горько расплакалась у меня на плече в нашем потайном закутке и поведала, что выходит замуж за сосватанного ей жениха: мужчину на тридцать лет старше неё, вдовца с детьми, торговца ритуальными принадлежностями. Она плакала и с ней плакала моя душа. Она снимала с себя одежды, а я, плохо понимая зачем она это делает, позволил ей, обнажённой, прижаться ко мне и просунуть руку в мои кюлоты. И дальше я был её продолжением. Не было страсти, вздохов, стонов. Это была Любовь чистая, как слеза Эстер. Слияние двух дымков под дуновением ветра. И всё. Мы расстались. Больше я не видел Эстер никогда. Её ждало замужество. Я переживал, как откликнется ей потеря девственности, если обнаружится мужем. Погром случился накануне свадьбы. Как и все женщины от десяти и до шестидесяти лет, Эстер была изнасилована перед тем, как ей перерезали горло. Когда я об этом узнал, то даже почувствовал облегчение за Эстер, избежавшую позора в первую брачную ночь.

***

Погода сменилась. Сначала появился лёгкий бриз, уступивший затем место крепкому, устойчивому ветру. Моих знаний в кораблевождении хватает лишь на то, чтобы повернуть корабль под ветер. Я даже не могу изменить оснастку. На реях набор парусов, что остался от последней смены галса, когда ещё было кому приказывать и кому выполнять команды. Впервые, с тех пор как я один на этом корабле, вижу кильватерный след за кормой. Можно подумать, что ветер наполнил судно жизнью и сейчас опять зазвучит боцманская дудка и шлёпанье босых матросских ног по палубе. Ветер становится всё сильнее и порывистее, меня обдаёт брызгами, и я спешу спуститься в каюту, где моего подопечного раскачивает в койке так, что есть опасность падения. Закрепляю его ремнями. От качки у меня опять развились признаки морской болезни. Меня тошнит и знобит. Мелкую дрожь приходится унимать неимоверным волевым усилием – мне надо держаться, ведь только от меня зависит благополучие моего парня.

К вечеру поутихло. Я обхожу корабль в поисках неисправностей, причинённых непогодой. Найдя оные, я ничего не смогу предпринять для их устранения, однако решил, что знать о них обязан. Ничего не нахожу, кроме пары вырванных из креплений тросов и одного порванного паруса. Даже воды в трюме, по-моему, не прибыло.

Вернувшись, натыкаюсь на осознанный взгляд серых глаз моего парня. Он в сознании! Бормоча успокаивающе глупости, я приближаюсь к нему и освобождаю от пут. Глядя на меня, юноша что-то произносит. Голос звучит сипло и невнятно, но мне кажется, это слово «сеньор». Я подношу к его губам кружку с разведённым вином, даю ему напиться, нежно приподняв голову и поддерживая за плечи, и затем обращаюсь к нему по-итальянски: «В каком краю появляются такие ангелы, как ты?» Он улыбается и медленно, вполне разборчиво произносит: «Рагуза». Какой у него голос! Прозрачный юный басок, без намёка на хрипоту натруженных связок взрослого мужчины, но и без раздражающей звонкости ребёнка. Теперь этот голос будет звучать для меня и только для меня каждый день, и я буду упиваться им до головокружения. А улыбка! Такой не запечатлено ни на одной картине великих мастеров, которых я навидался предостаточно. При мне испанский пехотинец расколол алебардой и затолкал в костёр несколько досок Леонардо, Джорджоне и Рафаэля.