Лекции профессора Московской Духовной Академии А. И. Осипова

Если мы возьмем и рассмотрим психологию… (я обращаю ваше внимание – с светской точки зрения я хочу, чтобы вы посмотрели) …психологию тех, кого православная Церковь именует величайшими святыми. Их в истории не так много, тех кого Церковь называет – великий: Антоний Великий, Афанасий Великий, Макарий Великий – их не так много! Если мы посмотрим на их психологию – их признанных всей христианской Церковью и той же западной Церковью признанных – как они себя мыслили, как они себя чувствовали!? Вот разительный пример, который мы встречаем, например, из жизни преподобного Сесоя Великого. Перед смертью, когда вокруг него собрались все его сподвижники и ученики, он молится – его спрашивают: «О чем ты молишься, Сесой?» – «Чтобы дал Бог мне еще время на покаяние». Ему говорят: «Сесой, тебе ли каяться?» (А его лицо при этом становилось все более просветленным, все более сияющим – настолько сияющим, что на него было трудно уже смотреть!) Он ответил так, что до сих пор приходится удивляться: «Поверьте, братья мои, я не знаю, положил ли я хоть начало покаяния моего». Я обращаю ваше внимание: человек умирает, ни о каком лицемерии и речь не может тут идти!.. Потом, это нужно просто ничего не понимать, чтобы думать, что здесь Сесой мог лицемерить – мы же находим подобные примеры сколько угодно!

Вот из тех, кто здесь сидит, и кто читает утренние молитвы, не могли не обратить внимания на молитву Макария Великого – утреннюю – поразительная молитва!.. Очень краткая, но послушайте, что он говорит?! – Макарий Великий, которого называли земным богом: «Боже, очисти мя грешного, яко николи же сотворих благое пред Тобою». То есть я ничего доброго перед Тобой не сделал! – это он, Макарий говорит… Что это такое? Что это, смиренничание, может быть? Положено так говорить? Да избави Бог, так мыслить! Это люди, которые боялись хоть тень лукавства допустить в своей душе! – и тут они начинают лицемерить?!

Я вам скажу об одной великой, может быть, одной из величайших истин, за которую православие держится обеими руками – знаете, как она звучит? – святые оплакивали свои добродетели как грехи!.. Вы слышите? – оплакивали добродетели как грехи!.. Ну‑ка, ну‑ка, как это поставить рядом со «сверхдолжными заслугами»? – Полный контраст, полный не только контраст – полное взаимоисключение!.. А что это такое: оплакивали свои добродетели как грехи? Как это можно оплакивать: я подаю милостыню, помогаю неимущему, спасаю там кого‑то от полного несчастья – что же я буду тут оплакивать? Не правда ли? Слава тебе, Господи! – я не фунт изюма. Как и говорил Феофан Затворник: «Сам дрянь–дрянью, а все твердит: «Не есмь яко же прочие человецы».

Святые видели, что в каждом – в каждом! – добром деле, которое мы делаем (вот, сейчас действительно кажется доброе, и человек хочет сделать доброе дело!) обязательно примешивается, – или тут же, или через мгновение – обязательно примешивается, как к бочке меда, ложка дегтя: тщеславие, человекоугодие, расчет… Ну, вообще‑то тень хотя бы того, что я сам сознаю как недолжное, как мерзкое подчас, как нехорошее, как дурное. Вот тонкие психологи были, вот кто действительно анализировал состояние своей души!!! Вот кто внимателен был к тому, что происходит в душе человека! Подумайте, видели и потому оплакивали свои добродетели как грехи! Вот где чистота была! Это поразительно!..

Смотрите, как у древних греков, например. Вот сейчас сравните древнегреческий музыкальный слух и современный, например – ну тот современный, который, по крайней мере, является нормой музыкальной школы. Достаточно различать тон, полутон, ну четверть тона – так, это уже говорят: «Ну, у него слух какой!» А древние‑то греки нет: а восьмой тон хотите? А что это такое? – мы говорим. Понимаете?.. Что такое абсолютный слух? – он не терпит малейшего отклонения: не только одну восьмую, одну шестнадцатую не вынесет вот этого диссонанса! И мы говорим: тончайший слух, это поразительно!.. Зато, какая чистота звучания, когда все исполнено действительно без каких‑либо диссонансов! Чистота звучания!.. Вот как в музыке чистота звучания, так оказывается эта чистота может быть и в душе человеческой. Они чувствовали насколько всегда, даже добрые деяния, даже их подвиги и молитвы, оказываются несовершенными перед лицом той святыни Божией, которую они тонко переживали и чувствовали в своей душе.