Лемурия

Скоро, поверь, я выброшу тебя из головы. Окончательно и бесповоротно. Я чищу себе мозги такими крепкими кислотными растворами, что память грязной коркою отлетает прочь от сознания и растворяется без остатка в бурлящей кислоте.

Скоро и ты…

Ты мне веришь?

Не надо, не верь.

Не знаю, что со мной. Курю самокрутку дядюшки Джа, а всё бьётся что-то в груди.

Сколько ещё время будет тянуться?

Хотя, наверное, скоро…»

Раздвинув обессилившие ноги, Ирина лежала на спине с закрытыми глазами.

Дыхание её было ровным и, казалось, она спала, но стоили Искандерову склониться над ней, чтобы, осторожно потянув платье, прикрыть её соблазнительную и непомерно заводящую его наготу, как открыла она глаза.

И сказала:

— Со мной никогда ещё не было… такого.

— Такого хорошего? — шёпотом спросил Михаил.

— Необычного, — ответила она.

Михаил выпрямился. Откашлявшись смущённо и полуотвернувшись, протянул ей взятые с каменного пола её трусики.

— Я кажется в порыве страсти…

Она взяла их. Улыбнулась.

— Теперь их не наденешь. Но будет память!

Она встала, отряхивая с платья древнюю пыль.

И сунула изорванные трусики в боковой кармашек платья.

Потянулась и спросила спутника:

— А до душа эта древняя цивилизация не додумалась?

«Какой у неё игривый тон стал!» отметил Михаил. «Кажется, она входит во вкус. Что ж, игра станет ещё интересней! Теперь пора мне встать на колени…»

— Лучше! — воскликнул Михаил. — Здесь кое-что лучше душа и джакузи. Горное озеро в водопадом! Сейчас выйдем из храма, по горной тропе минут за пять выйдем к подножию горы. Обойдём её, и вскоре выйдем к озеру. Это тихое, уединённое место…

Ира зябко поёжилась.

— Вода-а холодная! — нараспев протянула она.

Михаил подошёл к ней и нежно обнял.

— Я тебя согрею… К тому же на озере есть отмели, где на солнце вода быстро прогревается…

Вдох. Раздувающий ноздри — воздух, наполненный запахом женщины. Женщины, которая принадлежит ему.

«Когда женщина испытывает страсть, от тела её пахнет цветами и мёдом… От тела… Но там, между ног — особый запах! И особый вкус…»

— И никого нет, — продолжал Михаил. — Никто не увидит. Можно купаться обнажённой.

— Тебе мало? — и губы Ирины коснулись его щеки.

— Мало, — честно признался Михаил. — Наверное, мне тебя всегда будет мало…

Ирина качнула головой.

— Запомни, — сказала она. — Хорошо запомни — мы только сегодня вместе. Только сегодня я позволю себе быть свободной и легкомысленной.

А потом добавила:

— Ну, быть может ещё завтра.

Когда вышли они на свет, спросила она как бы между прочим:

— А почему никто не заходит в глубину храма? Даже эти, «люди мира»… Там что-то страшное? Неприятное?

Искандеров замотал головой.

— Нет, нет! — поспешно ответил он.

Так поспешно, что Ирина удивлённо вскинула брови.

— Там нет ничего плохого! — воскликнул он. — Нет и быть не может!

— Но почему?.. — не отступала она.

Михаил протянлу ей руку.

— Острожней, сейчас спускаться будем! Тропинка широкая и спуск пологий, но всё-таки будь осторожней и смотри под ноги. Камешек можут попасться или трещина в скале. Бывают такие коварные трещины…

Она взяла его за руку.

— …заросшие травой. Их сразу и не заметишь!

И ответил на её вопрос:

— А про святилище не спришивай. Входить можно, и на богов этих смотреть, и многое ещё чего… Но дальше нельзя! Нельзя в глубину горы!

Он приложил палец к губам.

— Точно знаю, что там есть кто-то… Что-то живое там, шевелится… В его жилище лучше не заглядывать. Местные об этом знают, и «люди мира» знают. Местные на всякий случай вообще сюда не заглядывают. А я вот часто захаживаю, даже ночевал однажды рядом с входом. Но только рядом с входом… Осторожней!

Она едва не попала ногой в небольшую впадину между камнями.

Искандеров подхватил её. А потом поднял на руки.

— Лучше я так понесу, — заметил он. — Так спокойней!

«Всё-таки все писатели сумасшедшие» подумала Ирина, по-детски сжимаясь калачиком и голову укладывая Михаилу на плечо. «Всё время что-то придумывают, сочиняют… Потому с ними и интересно! Вот Лёшка, сухарь офисный, никогда бы такую историю не придумал. И никогда бы не додумался… у ног этой богини… Надо же, сама чёрная, рук полно, и язык такой красный! Боже, как же это… заводит! И, кажется, он сейчас придумает что-то ещё!»

И она, улыбнувшись, тронула губами его шею.

Нож стучит по доске. Часто-часто. Красный перец, сладкий перец, сочный перец, сок брызжет, мелкие капли сока летят в стороны, капли сладкого сока летят в стороны.

Занавеска задёрнута. Солнечный день, но солнце — на улице, солнце во дворе, старом московском дворе, солнце заглядывает в окно, но на окне занавеска.

Плотная занавеска. Белая занавеска. Вышиты шёлковой ниткой маки.

Окно приоткрыто. Ветра нет. Духота.

— Что случилось? Я же поздоровался. Так и сказал: «Добрый день!» Громко сказал, между прочим…

Стук лезвия о доску.

— Да ты уже порезала всё! На мелкие кусочки! Остановись!

Михаил пытается обнять жену. Но она отстраняет его, отбрасывает его руки.

— Ты че…

Он спотыкается. Стул падает на пол, качается стол. Кусочек перца с края доски падает на пол.

— Я… Хочу я..

Откладывает нож. Отодвигает доску к краю стола.

Поворачивается к мужу.